– Вторая стрелковая?

– Так точно, – ответил Афанасий.

– Два, четыре, шесть – проворней, братцы, – отсчитывал ряды офицер. – Двадцать четыре, шесть, восемь, тридцать, тридцать восемь, сорок. Стой!

По намокшим, скользким, шатким доскам солдаты сходили на понтон. Бряцали приклады о железные борта. На банках подле уключин сидели уральские казаки в лохматых бараньих шапках.

По берегу, между столпившимися солдатами, проехало несколько всадников. По крупной лошади и по белой фуражке Афанасий признал в одном из них генерала Драгомирова.

– Генерал Рихтер здесь? – спросил Драгомиров кого-то у самой воды.

– Я здесь, ваше превосходительство, – ответили из солдатской толпы, и высокий генерал в чёрном сюртуке подошёл к Драгомирову.

– Первый рейс готов к отправлению?

– Есть, готов к отправлению, – ответил офицер.

На протоке, у берега, удерживаемые вёслами на месте, длинной вереницей стояли понтоны.

– С Богом, братцы, – сказал Драгомиров и снял белую фуражку. – Напоминаю вам в последний раз: отступлению не быть! Разве что в Дунай! Так или иначе – надо идти вперёд! Впереди – победа! Позади – гибель, если не от пуль – то в воде…

Низко спускавшаяся к берегу луна коснулась земли и стала быстро исчезать за Дунаем. Сразу стало темно, неприютно и жутко. Стоявшие в протоке понтоны исчезли в ночном мраке. Ветер зашумел ивами на острове. Заплескала вода о железные борта понтона.

– С Богом, братцы, отваливайте!

– Отваливай!

С пристани раздался короткий свисток понтонного офицера. Казачий урядник на понтоне, где был Афанасий, негромко сказал:

– На воду, паря!

Чуть покачнулся понтон. Всадники на лошадях и толпы солдат поплыли мимо Афанасия. Приблизились кусты Чингинева и проплыли мимо. Сильнее пахнуло илом, сернистым запахом растревоженной глины и сырою травою. У Афанасия сладко закружилась голова. Он опёрся рукой на плечо близстоящего солдата и закрыл глаза.

Когда Афанасий открыл глаза – сильный порывистый ветер бил ему в лицо. Волна плескала по понтону. Порывисто гребли уральские казаки. Кругом была кромешная тьма. На мгновение в ней показались чёрные понтоны с людьми и сейчас же исчезли, промелькнув призраками. Падала вода с вёсел. Афанасию казалось, что понтон не подавался вперёд, но крутился на месте. В полной тишине, бывшей на понтоне, с тяжёлым грохотом упало ружьё и солдат мягко опустился на дно понтона. Сосед нагнулся над ним, хотел помочь ему, прошептал, как бы оправдывая товарища:

– Сомлел, ваше благородие.

– Не шевелиться там! – сердито вполголоса окликнул понтонный унтер-офицер. – После поможешь. Отойдёт и так.

Снова установилась напряжённая тишина на понтоне. Ветер свистал между штыками, пел заунывную песню, навевал тоску.

Уральский урядник, с большой седою бородой, прошёл вдоль борта. Афанасию показалось, что он тревожно сказал гребцам:

– Правым, паря, шильней нажимай… Понешло далеко.

В темноте отблескивали белые гребешки большой волны. Должно быть, вышли на стрежень реки.

Сколько времени прошло так, Афанасий не мог определить. Ему казалось, что прошло ужасно много времени. Не было мыслей в голове. Ветер резал глаза. Была какая-то полуявь, полусон, без воспоминаний, без соображения, и было только одно томительно-страстное желание, чтобы всё это скорее как-то кончилось.

Волна стала мельче. Уральцы гребли ровнее и чаще. Понтонёр с длинным крюком прошёл вперёд, и совсем неожиданно, вдруг, сразу, Афанасий в кромешной тьме увидал высокие стены берега. Быстро наплывал на Афанасия берег. Мелкие кусты трепетали на ветру чёрными листьями, где-то – не определить, далеко или близко – высоко над водой светилось пламя небольшого костра.

Днище понтона коснулось вязкого дна. Понтонёры шестами удерживали понтон на месте.

– Пожалуйте, ваше благородие, прибыли, – сказал понтонный унтер-офицер Афанасию.

Солдаты, без команды, стали прыгать в воду и выбираться на берег. За ними прыгнул и Афанасий, ощутил вязкое дно, едва не упал – крут был берег, и выбрался на сухое.

Солдаты столпились вокруг Афанасия. Кто-то растерянно прошептал:

– Что же теперь будет?..

Глухая и тихая ночь была кругом. Тьма, тишина. За спиною плескала волнами река. Пустой понтон уплывал во второй рейс.

По приказу предполагалось, что все понтоны первого рейса причалят к берегу одновременно и в одном месте. Две стрелковые роты поднимутся прямо перед собою, 1-я и 2-я роты волынцев примкнут к ним справа, 3-я и 4-я слева, лицом на Тырново. Образуется живой клин. Этот клин врежется в турецкий берег. Следующая высадка – 2-й батальон – расширит его вправо и влево и образует нужный плацдарм.

Афанасий оказался в одиночестве со своим взводом на незнакомом берегу. Нигде не было никаких стрелков, и где находится Тырново, о том Афанасий не имел никакого представления. По-настоящему надо – в цепь… Но перед Афанасием была узкая площадка песчаного берега, кусты и совсем отвесная круча. Где-то наверху, влево, чуть виднелся огонь костра. Солдаты жались к Афанасию, ожидали от него указаний, что делать. Афанасий помнил одно из наставлений Драгомирова: идти вперёд…

Он и пошёл вперёд, сначала вдоль берега, ища, где бы ухватиться, чтобы подняться на кручу. Вскоре показался ручей, сбегавший по узкой балочке, углублявшейся в кручу. Афанасий и за ним солдаты пошли вдоль ручья, всё поднимаясь на гору. По уступам стали показываться колья виноградников, пахнуло землёю, свежим виноградным листом. Какой-то человек в чёрном сбегал навстречу Афанасию.

Афанасий выхватил свой тяжёлый «лефоше»[173] из кобуры и спросил:

– Кто идёт?

– Свой, свой, – быстро ответил человек, и перед Афанасием оказался казак в чёрной короткой черкеске. Рваные полы были подоткнуты спереди за тонкий ремешок пояса, низкая, смятая баранья шапка едва держалась на макушке бритой головы. Казак остановился в шаге от Афанасия и сказал, тяжело дыша и переводя дух:

– С переправы, ваше благородие? Пожалуйте сюда за мною. Генерал Иолшин уже тут, наверху… Приказали, чтобы всех, которые с переправы, к нему направлять.

Точно посветлела ночь. Томительное чувство беспокойства, страха, одиночества и неизвестности вдруг исчезло. Всё стало просто. Генерал Иолшин – бригадный – был где-то тут, и казак шёл теперь впереди, легко, как дикий барс, продираясь по круче, там отведёт ветку, чтобы не хлестнула по Афанасию, здесь молча укажет, куда надо ступить, чтобы подняться на обрывистый уступ.

– А чей это там огонёк, станица? – спросил взводный унтер-офицер, шедший сзади Афанасия.

– Его, милый человек, – как-то ласково и мягко сказал пластун. – Тут как раз его пост был. Мы к нему прокрались. С огня-то ему нас не видать, а нам каждого человека видно. Мы его враз кинжалами прикончили. Безо всякого даже шума.

Всё ближе был догорающий костёр. В отсветах его пламени показалась низкая каменная постройка. Подле неё лежали пять тёмных тел. Белые лица подняты кверху. Пламя играло на них.

– Ту-урки, – прошептал кто-то из солдат и нерешительно потянулся снять кепку.

– Зда-аровый народ…

– В фесках…

– Ружьё бы обменить, – жадно глядя на оставленные подле убитых магазинные ружья, прошептал ефрейтор Белоногов.

– Обменить, – прорычал унтер-офицер Дорофеев. – А патроны? Что, он тебе поставлять их будет с того света?

Солдаты, пожимаясь и сторонясь от мёртвых и пристально глядя на них, проходили подле снятого пластунами поста.

Костёр, догорая, полыхал пламенем. Шевелились тени на лицах убитых. Точно подмигивали убитые волынцам: «Что, брат? И с тобой то же самое будет…»

Холодом смерти веяло от убитых турок.

Перешли через ручей, стала балочка шире, снизу вверх стало видно небо, край обрыва, уступы гор и виноградники.

И вдруг совсем неожиданно и, казалось, близко затрещали выстрелы. Жёлтые огоньки стали вспыхивать по краю тёмного гребня.