– Папа!.. Суворов перешёл Альпы…

– Вздор мелешь, Порфирий, у нас нет Суворова.

– Мы его ученики…

– Ну, хорошо!.. Хорошо, – раздражаясь на Порфирия, сказал Карелин. – Допустим, что всё у вас прекрасно вышло. Вы орлами перелетели Дунай и Балканы, вы у стен Константинополя… А дальше?..

– Как что дальше?.. Мы войдём в Константинополь. Ведь это заветная мечта русского народа!

– Русский народ, я думаю, и не слыхал никогда про Константинополь, – сказал Гальяр.

– Чёрное море – Русское море[108], – не слушая Гальяра, по-русски продолжал Порфирий. – Славяне свободны. Славянские ручьи слились в Русском море…

– Не забывайте, что поэт дальше сказал: «оно ль иссякнет?» – сказал Карелин и с нескрываемою иронией через монокль посмотрел на Порфирия. – А что, ежели и правда иссякнет?

– Стойте, стойте, Порфирий Афиногенович, – своим мужским басом энергично вступила в разговор баронесса фон Тизенгорст, – вот уже точно – «птица-тройка»… А Европейский концерт?.. Comment regardera l'Europe?[109] А европейское равновесие? Я жила эту зиму у моей кузины в Англии, и я знаю, что ни лорд Биконсфилд, ни лорд Солсбери никогда не допустят, чтобы в Константинополе, а потом в Средиземном море появились русские корабли. И смею вас уверить, милый Порфирий Афиногенович, что как только русские войска подойдут к Константинополю – английский флот войдёт в Дарданеллы.

– Не испугаете, баронесса.

– Но, mon colonel, – сказал Карелин, – баронесса София Фёдоровна совсем и не хочет вас пугать. Я вам тоже должен сказать секретно, что император Франц-Иосиф, граф Андраши и Каллаи, распоряжающиеся австрийской политикой, не могут допустить русского влияния на Балканах. Им Турция много удобнее, чем Россия. Чтобы освободить славян – нужуничтожить Австрию. Добровольческое движение Австрию не пугает – оно выгодно даже ей, ибо оно ослабляет и Турцию и Сербию. Но вмешательство России? Это уже совсем другое дело… И притом – Румыния… А, нет! Румыния теперь совсем не та, что была при матушке Екатерине или Александре I. Там нет больше господарей, которых легко было купить, – там теперь демократия, скупщина, и какой там шовинизм!.. «L'Europe nous regarde…»[110]

– Чёрта с два смотрит Европа на Румынию, – пробурчал себе в густые усы Фролов. – Нужны ей очень эти Руманешти.

– La Roumanie – enfant cheri de l'Europe. L'Europe ne permettra pas toucher a la Roumanie [111], князь Бларамберг[112] и вице-президент Сената Ион Гика – открытые враги России и члены могущественной туркофильской партии.

– Подумаешь!.. Как всё это сложно!.. Как трудно!.. Бедный государь, – с тяжёлым вздохом сказала графиня Лиля и положила на блюдечко вторую порцию малины со сливками. – Удивительная у вас малина, Афиноген Ильич…

– А Братиано[113]?..

– Que c'est que c'est Братиано? Бларамберг сказал про него: «Il a commence sa carriere avec Orsini et il la termine avec un cosaque»[114].

– И отлично!.. Фролов, мотай на ус!.. Братиано – большой патриот. Вы, наверно, знаете, как он ответил на это: «Si je savais qu'une alliance avec le diable, non settlement avec un cosaque, ferait de bien a ma patrie, je le signerais»[115].

– Un gaillard![116]

– Как трудно!.. Подумаешь, – шептала графиня Лиля, приканчивая малину. Она одна ещё ела, все уже кончили и ожидали её. – Англия, Австрия, Румыния – и все враги России и славян… А там Биконсфилд, Андраши, Бларамберг – и тоже злейшие враги России. Бедный государь.

Встали из-за стола и перешли на просторный балкон, где был приготовлен кофе. Афиноген Ильич обратился к баронессе:

– Вы позволите курить?

Мальчик-грум подал генералу трубку с длинным чубуком и, став на колени, помогал её раскурить.

– Николай Евгеньевич, как вы на это смотрите? – спросила Суханова Вера.

Они стояли вдвоём в стороне от гостей у стеклянной двери балкона. Тремя маршами вниз спускалась широкая лестница. Вдоль неё пышно разрослись в больших горшках розовые гортензии. Перед балконом в круглой клумбе цвели табак, левкои, резеда и душистый горошек. Пригретые полуденным солнцем цветы дышали пряным ароматом. Шмели с тихим жужжанием носились над клумбой. Покоем и ленью веяло от ярко освещённого солнцем сада.

– У меня тошно на душе, Николай Евгеньевич. Неужели и война ещё возможна? Вот там на наших глазах матрос убился – одна смерть, – и не могу успокоиться, не могу осознать себя… Не могу понять, как после этого может быть это богатство, красота, лошади, собаки, сытная еда, довольный смех и праздные разговоры… да ещё о войне… Ведь на войне массами будут убивать вот таких же матросов и солдат?

– Да, Вера Николаевна.

– Я не могу постигнуть всего этого!.. Скажите… Мне говорили, что вы в Морском училище участвовали в каком-то кружке самообразования.

– Да, – улыбаясь бледной улыбкой, сказал Суханов, – это верно. Нас прозвали «китоловами». Мы мечтали заняться китобойным промыслом, чтобы добыть средства на дело революции. Юношеские то были мечты, навеянные, конечно, чтением Майн Рида, Жюля Верна, Вальтера Скотта и историей Великой французской революции.

– Почему – революции?

– Без революции – вот всё так и будет, Вера Николаевна, – войны, засилие богатых и знатных. И мальчик грум, стоящий на коленях перед генералом…

– Он помогает раскурить трубку. Я и сама стала бы для этого на колени.

– Вы – другое дело… Вы – родственница. Вы по любви стали бы, а не по обязанности. Ведь это как было при крепостном праве, так и теперь осталось.

– Ну, разве?..

– Нет, хуже, чем было тогда. Крепостной знал, что он – раб, а этот думает, что он свободен… А какая же свобода?.. То же «ты», и тот же рабий страх. Тогда только боялись плетей на конюшне, а теперь боятся, что прогонят с места – голода боятся…

– Да, пожалуй… А как вы думаете?.. Война за освобождение… Ведь это хорошо?.. Как вы смотрите на Черняева и на тех, кто идёт к нему?..

– Я знаю, что в революционных кружках обсуждали этот вопрос.

– И что же?..

– В Одессе образовались даже нелегальные комитеты помощи добровольцам, но, когда казённый патриотизм стал проявлять себя, когда об этом заговорили в «Новом Времени» и стали писать Катковы, – они загасили искреннее душевное сочувствие сербам… Там сказали – зачем ехать на Балканы и сражаться за свободу славян, когда миллионы русских крестьян продолжают находиться в рабском угнетении?

– Значит?..

– Надо бороться не с турками за свободу славян, а с царским правительством за свободу крестьян. И, если будет война, её надо использовать. И Англия и Австрия в этом случае не враги наши, но союзники, – понижая голос до шёпота, сказал Суханов.

– Вечная борьба – вечное убийство!

– Как у Дарвина в его «Struggle of life»[117]. Вы читали?

– Нет…

За стеклянною дверью в саду было тихо. На балконе жарко разгорался спор. Дверь отворилась, и подле Веры появился её троюродный кузен Афанасий. Его румяное загорелое лицо было краснее, чем обыкновенно. Он был сильно навеселе.

– Иди, Вера, выручай. Папаня мой сейчас в драку полезет с этим штатским дип-пломат-том, чёрт его дери совсем!..

Вера отвернулась от Афанасия.

– Что, флот?.. Хорош мой выезд?.. А?.. Лучше не выдумаешь?.. На завтрашнем празднике, а?.. Лучший выезд?.. Как это поэт сказал?.. Наш поэт, царскосельский… Гусар!.. Он это понимал по-нашему.