– Толкните его!
Шинель у Саушкина взмокрела, выйдешь на мороз, колом встанет.
Рядом с Поликарпом два стрелка, попыхивая махоркой, переговариваются. Табак злой, горло дерёт.
– Назвали чудно: Шипка, Шипка. Аль горы как шипы?
– Не-е, в этих горах шиповника много.
– У нас в Перми красотища, в лесу ягода, грибы.
– Пермяки – солёны уши, – беззлобно подтрунил второй стрелок.
– А почему так кличут? Во, говоришь, а сам не знаешь! В Устюжине соль мололи, и пока мужики на загорбке кули погрузят – за ушами соль пластом. А ты из Нижнего Новгорода? Ярмарки у вас богатые.
– На всю Россию! Купцов съезжается видимо-невидимо – из дальних и ближних мест, и чужеземцев много. Товары какие душе угодно, были бы деньги. А уж веселье, гуляй не хочу: гусельники, скоморохи, дудочники, карусели, кабаки. Девки, бабы разнаряженные, одна другой краше.
– Мда-а-а! Я три года как из деревни, путём с девками на игрищах не побаловал. А бабы у нас!..
– Бабы, они везде бабы, а откуда жёнки ведьмы?
– Дак от мужика. Кабы не пил да кулаками не потчевал, и жена добра была бы.
– Истинно. Я-то свою любить буду.
В углу хихикнули:
– Нашему телёнку волка бы съесть. Мне, братцы, кажинную ночь снится, будто я за сохой иду, а баба снопы вяжет.
– А мне более вспоминается обмолот, как цепа стучат и пыль в горле щекочет. Батя мой зерно меркой в закром ссыпает, гадает, хватит ли до нового урожая?
Кто-то завёл песню:
Открылась дверь, ворвался клубок морозный.
– Чё возом едешь?!
Солдат, сменившийся с караула, выбивая зубами дробь, умащивался. Потом зашептал:
– Отче наш, сущий на небесах; да святится имя твоё, да приидет царствие твоё… – Солдат крестится истово. – И прости нам долги наши, яко и мы прощаем должникам нашим…
Саушкин подумал: «Лавочник долгов не прощает». Дьячков воротник шинели поднял:
– Поспать маненько до смены.
Но не успел глаз сомкнуть, как в землянку ввалились подполковник Депрерадович и жандармский офицер. Солдаты вскочили, вытянулись. Жандарм спросил хрипло:
– Кто из вас Саушкин Поликарп?
– Я, ваше благородие!
– С Патронного!
– Так точно!
– Что же ты, сукин сын, со смутьянами знался, в кружке недозволенные речи слушал? Думал, удастся в солдатах от каторги укрыться? Одевайся!
Взял Поликарп пустой вещмешок, усмехнулся невесело:
– Значит, без меня Шипку защищать.
– Не болтай, выходи! – прикрикнул жандарм и толкнул Саушкина к двери…
Увели Поликарпа, зашумели стрелки:
– Вот те раз, всё более помалкивал, а вишь, политический.
– Ошибка вышла.
– Жандармам видней, на то они и жандармы, государева опора.
– Может, кто из наших донёс?
– Не, из Петербурга жандарм…
Долго не могли успокоиться солдаты. Василий всё о Саушкине думал. Пришёл разводящий.
– Поспал, Дьячков? Ну, я чуток отогреюсь, и отправимся Сухова сменять.
А Сухов в пикете совсем околел. Переминался с ноги на ногу, пританцовывал, всматривался: не проглядеть бы врага. Однако тихо вокруг, только шумит зимний лес. В такую погоду турок в деревнях отсиживался либо в землянках прятался. На Лысой горе османы костры жгли, отогревались. Пальнут из пушек для острастки – и снова затишье…
Ветер врывался на перевал, валил с ног Ярко светил месяц, мороз продирал. Будто остановилось для Сухова время. С Лысой горы рявкнуло орудие, и картечь с визгом расколола небо. На горе Святого Николая перекликнулись болгарские дружинники.
Прислонился Сухов к камню-валуну, закрыл глаза, и как наяву предстало перед ним давнее: мать привела его в деревне к бабке. Гудел лес за околицей, а он, Сухов, трясся от страха. Бабка поглаживала его по голове, успокаивала. Под печью почёсывался, хрюкал от удовольствия поросёнок, в избе пахло хлевом… Бабка приговаривала: «Всякое дыхание да хвалит Господа».
Нежданно пришло к Сухову тепло, и он, сам того не учуяв заснул. Пришли Дьячков с унтером, окликнули. Не отозвался солдат. Василий тронул Сухова, отшатнулся:
– Замёрз!
Разводящий перекрестился:
– Ещё одного солдата Бог прибрал. Заступай в пикет, Дьячков!
Они двинулись к месту назначения форсированным маршем. Шипку покинули ночью, и уже через сутки полковник Клевезель доложил Радецкому о выполнении приказа.
Орловцы поступили в подчинение генерала Домбровского, командира четырёхтысячного отряда, базировавшегося в городке с красивым именем Елена.
Здесь стояли Севский и Брянский полки, конные драгуны и другие части. Обозные фуры, санитарные двуколки запрудили площадь и улицы.
Штаб Южного отряда ставил перед Домбровским задачу прикрыть Тырново, а в начавшемся наступлении принять участие в разгроме десятитысячной сливненской группировки врага.
Василию Дьячкову городок нравился узкими улочками, на высоком фундаменте каменными домиками под черепицей, несмотря на зиму, зелёными кустами самшита за оградами. После голодной и холодной Шипки жизнь у орловцев потекла тихая, спокойная.
Однако на войне затишье бывает временное. Видимость покоя притупляет бдительность, а недооценка противника зачастую влечёт к ошибкам, за которые платят дорогой ценой.
Так произошло и в Елене. Ни генерал Домбровский, ни его штаб не верили в возможность наступления турок на их направлении. Они даже не помышляли, что Сулейман-паша уже разработал план удара в стыке восточного фронта и Южной группы Радецкого, а остриё турецкой стрелы пройдёт через Елену.
Даже сосредоточение турецких войск, о котором доносила конная разведка драгун, оставили без внимания.
Наступление началось ночью. В несколько раз превосходящие силы османов смяли аванпосты драгун и лавой накатились на русские траншеи. С двух сторон турки ворвались в город, кололи и резали сонных солдат.
Дьячков спал и видел сон, будто Поликарп Саушкин на покосе, рубаха белая, потом взялась. Вжикает литовка, сочная трава под косой зеленью брызжет, ложится рядками ровными. Идёт Поликарп в траве по пояс, помахивает литовкой. Увидел Дьячкова, обрадовался:
– Становись, Василий, со мной в ряд, веселей будет.
А Дьячков ему в ответ:
– Нам Шипку велено оборонять.
– Кем?
– Тобой, Поликарп! Аль забыл, когда тебя жандарм уводил?..
Подхватился Дьячков, кругом стрельба, крики. За ружьё – и на улицу. Увидел толпу солдат и полковника Клевезеля. Собрав сотни две стрелков, тот командовал:
– В каре, ребята! Пробиваться штыками!
Турки лезли на них силой несметной. Медленно отходили орловцы, отбивая наскоки османов. Вот уже и последние дома позади. Сулейман-паша послал два табора перекрыть путь отступающим.
Дьячков бился в первой шеренге. Исчезли страх и растерянность. Сначала мелькнула мысль: как такое случилось?
Смерть свою Василий принял достойно. Она пришла к нему, когда прорывались через турецкий заслон и расчищали дорогу уцелевшим в резне севцам, брянцам и спешенным драгунам…
Под утро к Елене подступили полки нарвских и ахтырских гусар, полк казаков. Конной атакой выбили турок из города, остановили наступление Сулейман-паши.
По поводу зимнего штурма Балкан в Главной императорской квартире устроили приём. На банкет званы были командующий Рущукским отрядом цесаревич-наследник, главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, военный министр, генерал Обручев, министр иностранных дел князь Горчаков с советником Жомини, румынский князь Карл с генералами, генералы свиты его императорского величества, иностранные наблюдатели и корреспонденты иностранных газет, прикомандированные к Дунайской армии.
Императора шумно поздравляли с успешным переходом российской армии через Балканы. Александр II выслушивал речи с удовольствием, благосклонно посматривал на гостей.
Сидевший между военным министром и Обручевым цесаревич-наследник, будущий император Александр III, горько усмехаясь, жаловался на свою военную долю:
