Но холмы и тёмная ночь скрывали передвижение войск, а выдвинутые на вершины и по склонам частые посты надёжно охраняли отступающую армию от русских разведчиков.

Осман-паша оглянулся на Плевну. В укреплениях мерцали костры, стояла мёртвая тишина. По его, Османа, указанию турки несколько ночей не отвечали на выстрелы русских.

– Когда мы приучим гяуров к ночному молчанию наших позиций, тогда совершим прыжок горного барса.

Поминутно к Осман-паше подъезжали дежурные офицеры с докладами. Вести были успокаивающими. Части сосредоточивались согласно отработанному плану, дабы к рассвету изготовиться для удара по позициям генерала Ганецкого.

Если для русских гренадеров появление наступающей турецкой армии окажется неожиданным и они своевременно не подтянули резервы, успех прорыва обеспечен.

Конь нетерпеливо перебирал копытами, грыз мундштук. Осман-паша натянул повод, сказал скучившимся за его спиной генералам:

– Прошу разъехаться по своим соединениям и непосредственно руководить боем.

Смежил веки, забылся в дрёме. Однако чуткое ухо ловило малейший шорох. Вот послышался топот множества копыт. Это двигалась конница черкесов и башибузуков. Осман-паша даже во сне пренебрежительно морщится. Он никогда не считал весь этот сброд настоящими воинами. Насильники и грабители, они бежали при первой встрече с регулярными частями.

– О гази-паша, – осторожно позвал Османа его начальник штаба, – пехота на том берегу.

Осман-паша открыл один глаз.

– Пускайте конницу и вслед обоз. Последними через мосты перейдут беженцы. Велите корпусным и бригадным генералам начать построение пехоты в боевые порядки – первая линия, вторая, резерв. Навалиться, смять неприятеля и наступать, только наступать, в этом наша победа. В прорыв пустить конных. Обеспечить прикрытие флангов противника. Сдерживать гяуров, пока не выведем санитарные фуры и обоз… Да ниспошлёт аллах успех правому делу! Аллах акбар![67]

Накануне, к вечеру, на стол начальника штаба Дунайской армии генерала Непокойчицкого легла телеграмма от Тотлебена: «Сегодня неприятель не стрелял из траншей. Траншеи турецкие слабо заняты. С батарей замечено: турки сосредоточивают войска за Плевной. Перебежчики показывают, что войскам выдана обувь и хлеб на несколько дней. Выход турок по Софийскому шоссе или на Видин назначен в эту ночь. Показания эти сообщены по телеграфу генералам Ганецкому, Каталею и Черкату».

Непокойчицкий немедля кинулся к главнокомандующему. Великий князь, пробежав текст, вызвал адъютанта, полковника Скалона:

– Митька, вели заложить экипаж, катим к Тотлебену…

В штабе отряда обложения горели свечи, не смолкал телеграф.

Тотлебен давал указания. Предположение о дне и месте прорыва подтверждалось. Скобелев телеграфировал: схвачен заблудившийся турецкий солдат. Он рассказал: османы покинули Кришинский редут. Высланные Скобелевым охотники подтвердили правдивость солдатских слов, а костры, горевшие на позициях, – обман, дабы ввести русские войска в заблуждение.

Прибыл, к неудовольствию Тотлебена, главнокомандующий. Эдуард Иванович доложил обстановку.

– Значит, вы не считаете это отвлекающим манёвром? Хорошо. В таком случае, какие силы противостоят сегодня Осману?

– Ваше высочество, на решающем участке блокады сосредоточено пятьдесят девять батальонов, остальные соединения приведены в боевую готовность.

– Вы считаете достаточным, чтобы остановить Османа?

– Не только остановить, но и разгромить.

– Когда намерены выехать к Ганецкому? Кажется, вы убеждены, что именно там Осман-паша задумал нанести удар? Не так ли, Эдуард Иванович?

– Как только получу сведения от Ганецкого о начале боя, так и отправлюсь.

– Поедем вместе.

– Как вам угодно, ваше высочество.

У села Дольнего Метрополя, на вершине холма генерал Ганецкий оборудовал обсервационный пункт. Дежурные гренадеры не отрывают глаз от зрительной трубы, вглядываются. Увеличительные стёкла приближают Плевну, вражеские редуты, чёрное месиво дорог, голые холмы. Невесёлая, унылая картина.

– Пахомов, ась, Пахомов, – хрипит гренадер товарищу, – ну как, не двинется Осман? Мы его здесь выглядываем, а он в ином месте вынырнет?

– Могёт. Турок, он и есть турок.

Внизу, у подножия холма, зевал от скуки старший поста, прапорщик. Подняв голову, выкрикнул:

– Не видать ли какого передвижения?

– Никак нет!

В стороне от холма траншеи, снуют гренадеры.

– Господин прапорщик, –крикнул один из наблюдателей, –обоз показался!

– Велик?

– Считаю!

Когда подводы проехали, прапорщик вскочил на коня, погнал в штаб корпуса…

– Ветер-то продувает, Пахомов, – хрипит гренадер. – Ровно жёнка постылая.

Подняли гренадеры воротники шинелей, папахи на самые уши надвинули. Прапорщик возвратился не скоро, сердито бросил:

– Не слишком поверили, сомневаются…

Ночь минула. С утра к Дольнему Метрополю прибыл генерал Ганецкий, сошёл с коляски, потёр ладони:

– Вот мы их пушками прощупаем.

И поднялся на обсервационный пункт. Прапорщик доложил:

– Ваше высокопревосходительство, наблюдается оживление противника. Передвижение пехоты и конных. Путь держат по шоссе от города к предмостным береговым укреплениям.

Генерал прильнул к трубе, смотрел долго, хмыкал, брюзжал старчески. Потом спустился с холма, направился к позициям, занятым гренадерами, прошёлся вдоль траншей, остановился.

– Ежели турок ринется, драться до подхода резервов, позиций не сдавать!

– Постоим, ваше высокопревосходительство! – хором ответили гренадеры.

Раскатисто ударили батареи корпусов. Снаряды рвались на редутах, за дальними холмами. Генерал повернулся к Плевне. Турки не отвечали.

– Никак ошиблись, велите прекратить обстрел.

Направился к стоявшей поодаль коляске. Конная охрана села в сёдла. Едва тронулись, как турецкие батареи с редутов накрыли траншеи гренадеров. Уже в штабе Ганецкий сказал генералу Манькину-Неустроеву:

– Контузию от турка получил, уши заложило. Однако не убеждён, на каком участке прорываться будет Осман-паша. Весьма возможно, замеченное передвижение на нашем участке лишь обманное.

– Но мы должны быть готовы. О чём я и уведомил командиров охранительных линий.

– Естественно. Особо обратите внимание генерала Мантейфеля. Его охранительная линия шестого участка настораживает.

Разъезд эскадрона гусар, по счастливой случайности, выехал к реке. Сгущались сумерки. Холмы скрывали берега с наведёнными мостами.

Все прежние попытки разведчиков пробраться через цепи турецких аванпостов кончались неудачами.

Разъезд спешился. Старший, передав повод товарищу, выждал темноты. На реке чутко. Хорошо слышны говор, крики, шум.

Старший снял шинель, перекинул через седло, а сам, сначала короткими перебежками, потом по-пластунски, ужом прополз мимо аванпоста, выбрался к шоссейной дороге. Двигались колонны пехоты, конные, тянулся обоз. Проскакал со свитой какой-то высокий турецкий чин…

Той же дорогой старший возвратился к разъезду. Вскочив в сёдла, гусары поскакали в эскадрон. Майор Кареев, командир эскадрона гусар, выслушав донесение старшего разъезда, немедля отправил записку генералу Мантейфелю. Тот не спал, ждал сообщения. Прочитав донесение Кареева, Мантейфель тут же сообщил дежурным полков, а те начальникам Дольне-Дублянского и Метропольского отрядов.

Мантейфель срочно нарядил офицера связи к генералу Свечину с предложением сменить на его участке четырёхфунтовые батареи девятифунтовыми. Свечин обещал к рассвету прибыть на позиции Мантейфеля.

Тем часом Мантейфель и Кареев лично выехали к реке, убедились в правдивости данных разъезда.

Начальник Метропольского отряда генерал Данилов сообщил телеграммой Ганецкому: «…от Копаной Могилы слышен шум у моста и движение орудий из Плевны по шоссе к мосту».