Она выслушала; лицо ее помрачнело, затем спросила:

– Хочите 'казать, чтоб я работала?

– Да, именно это.

– А мартсер Сент-Клер сказал, чтоб я заработала?

– Здесь распоряжаюсь я. Приказы ты должна получать от меня, так вот я приказываю тебе работать так же, как и все остальные.

Не успела я закончить, как на ее лице уже возникла эта ненавистная полуулыбочка. Сожаление и забавное удивление выражала эта улыбка, которой обычно улыбаются в ответ на вопрос неразумного ребенка. Некоторое время она стояла, улыбаясь так, затем мягко спросила:

– Вы ведь знаете, что я не заработаю, правда же?

Откровенность ее признания застала меня врасплох, хотя чего мне было еще ожидать. Разве я не видела, как она высокомерно и самоуверенно держится, будто знает нечто такое, что всегда обеспечит ей благополучие в этой жизни? И я почему-то почувствовала себя пристыженной. Она, наложница, чувствовала себя защищенной, а я, жена, не знала такого спокойствия – никогда не знала. И при мысли об этом моя натянутая вежливость исчезла.

– Кем ты себя вообразила? – спросила я презрительно. – За что, ты думаешь, твои дети и ты сама получаете здесь пищу и кров, в то время как ты пальцем не шевельнешь, чтобы заработать все это?

Ее темные глаза пристально смотрели на меня.

– Я 'сегда принадлежу иму, – гордо произнесла она. – Я давно принадлежу иму. Думаеш', пришла сюда и 'зяла его. Но ему ни нада такой белой дохлятины, как ты.

– Как ты смеешь говорить со мной таким тоном? – перебила я ее. Она же продолжала, как будто и не слышала:

– Что за любов' ты мож'шь дать ему? Я даю ему ту любов', какой ему нада. – Она неожиданно шагнула, и темное лицо оказалось рядом с моим. – "Вы, белые жен'чины, все похожие. Думаете, му'чина должен стать щаслив, если вы разишите ему чуть-чуть поиграть с вами в ваше чистых постельках.

Я стояла, скованная ненавистью к ней, к темной коже, к запаху ее чувственного тела, который доносился до меня. Меня переполняло желание ужалить ее как можно больнее, ее, которую я никак не могла уязвить.

Сквозь зубы я проговорила:

– Значит, тебе нравится, чтобы он пробирался сюда тайком и избивал тебя как собаку, так, что ли? – Мой смех прозвучал резко и грубо.

Она же гордо отвечала:

– Он можжаит делат' со мной, что он хочет делат'. За этого он взял меня. Когда вы женились, он уходил. – Опять эта снисходительная улыбочка. – Но он возвернулся. – Она вдруг отшагнула назад и мягко пропела: – Он 'сегда возвернется.

– Завтра, – теперь я говорила властным бесчувственным голосом, – ты придешь за работой. Будешь получать два доллара каждую неделю, можешь жить в этом доме, а также получать еду. А когда ты не выйдешь на работу, твоя доля будет урезана. – Я сделала паузу, потом настойчиво спросила: – Это ясно?

Она посмотрела на меня серьезным испытующим взглядом.

– Вам не нада, чтоб я заработала, да? Нада, чтоб я ушла прочь, так?

– Уйдешь ты или останешься, мне все равно. Но если ты останешься, то должна работать.

Она медленно покачала головой.

– Нет, 'мэм, я не заработаю. Он хочет меня не для работы. Он хочет меня для себя – вот, что он хочет.

– А я говорю, что если ты останешься, то будешь работать.

– Я не стану работат' – я уйду от этого места. Это вы хотите, так?

Я перевела дух – да, это то, чего я так хочу, чтобы она ушла отсюда без шума и пыли; но я не подала вида. Вместо этого я постаралась снова заговорить как можно вежливее.

– Если ты отказываешься подчиниться общим правилам, тебе, наверное, лучше будет уйти.

Она мягко повторила:

– Я з'казала – я уйду.

– Ну что ж. Когда Вин вернется, я скажу ему, чтобы отвез тебя в Дэриен, если ты будешь готова. – Потом, заметив в больших глазах проблеск сомнения, я добавила: – Если ты действительно решила уехать.

– Да', 'мэм. – Ее голос упал почти до шепота. – Я уехаю.

Без малейших объяснений я повернулась и пошла назад, к дому; но ее голос – и теперь он не был таким мягким – прозвенел гордо и уверенно.

– Я уехаю, – сказала она, – но я возвернусь назад. Он приведет меня назад.

Она уехала. Поздно вечером я видела ее и Лема и Вилли на причале, у каждого был свой узелок, и при виде их я почувствовала укол совести, Лем и Вилли были похожи на двух испуганных кроликов, уцепившихся за юбку Таун. Где они будут сегодня ночевать? И что будут есть? Я позвала Тиб и послала ее на причал с двумя долларами для Таун. Из окна я видела, как она выполнила мое поручение; но напрасно расточала я и свое сочувствие, и деньги, потому что, когда Тиб протянула их ей, она схватила деньги и швырнула их в канал, а потом вытерла руки о подол, словно запачкала их чем-то. Немного погодя, когда она села в лодку, я видела по ее вздымающейся груди, что она все еще горела от гнева, и, когда лодка отплывала вниз по каналу, она сидела, гордо выпрямившись. Она с тоскою смотрела назад, на Семь Очагов, пока деревья не скрыли их из виду.

Два дня спустя Вин повез меня в Дэриен, где я собиралась сесть на пароход до Саванны, и, как только мы поплыли по каналу, мое настроение поднялось. Все утро я раздавала какие-то мелкие указания, неизбежные ввиду моего предстоящего отсутствия, и делала бесчисленные напоминания Тиб о том, как ухаживать за Дэвидом и Рупертом. Меня так измучило прощание с бледным тихоней Дэвидом с тоскующим взглядом Руперта, что, если бы не крайняя срочность моей поездки, я бы, после этого прощания, взяла и осталась бы с ними; но проклятая необходимость гнала меня в эту поездку.

Но когда лодка проплыла по каналу и выехала в Пролив, я вдруг почувствовала прилив бодрости. Я так давно не покидала плантацию, что мне было интересно даже, что творится в скучнейшем Дэриене. К тому же я вспомнила новости, которые большей частью узнавала от Шема; о том, как негры, поняв наконец, что обещанные сорок акров земли с мулом им не светят, озлобились и, сбившись в многочисленные стаи, бродяжничают, и их неподвластная законам свобода дошла до такого предела, что поговаривали о восстании, и разговоры эти ввергли город в смятение. Я также слышала о том, как ку-клукс-клан, ужасный тем, что действует в темноте и тайно, пытается своими ночными рейдами решать проблему, которую нельзя решить законным путем.

Все это я только слышала, и тем более мне было любопытно взглянуть на Дэриен. Поэтому, узнав на пристани, что у меня есть еще время до парохода, я направилась через площадь навестить Флору Мак-Крэкин, с которой не виделась очень давно; в городе мало что изменилось. Правда, группы мужчин собирались то тут, тот там, но, заметив, что они в основном состоят из "белых оборванцев", я не обратила на них особого внимания и, пробравшись через них, подошла к магазину Ангуса Мак-Крэкина.

Когда я вошла, там было пусто, и я постояла в тусклом помещении, вспомнив, как входила сюда в первый раз. Здесь был тот же прилавок, заваленный дешевыми товарами, те же корзины с картошкой, с которых на пол осыпалась земля. Даже запах этого помещения – солений и кожи, смешанный с ароматом табака, – не изменился. "Только я изменилась", – подумала я, вспомнив Эстер Сноу в серой накидке и с надеждой на неизвестное будущее.

Но ничего хорошего из этого не вышло, резко сказала я себе; я лишь потеряла время; и, пройдя через лавку к задней двери, я отворила ее и заглянула внутрь.

Флора Мак-Крэкин, месившая тесто на столе, засыпанном мукой, подняла глаза, но, увидев меня, бросила тесто и, вытирая руки, поспешила ко мне; но без приветливой улыбки, какой она всегда встречала меня. Она выглядела почти испуганным ребенком, и не успела я поздороваться, как, бросив озабоченный взгляд в лавку позади меня, прошла мимо меня и опасливо, почти украдкой, закрыла дверь. Затем повернулась ко мне.

– О мисс! – взволнованно воскликнула она. – Зря вы пришли сюда!

Я с удивлением посмотрела на нее, насколько все это отличалось от дружеской болтовни, на которую я рассчитывала.