Стараясь не дышать, я выждала, пока он отойдет на достаточное расстояние; затем, прячась за молодыми деревцами, двигаясь так же бесшумно, как он, сдерживая шаг, когда слишком увлекалась, шагала вперед, только убедившись, что это безопасно, я кралась за ним. Он не ускорял, не замедлял шага, и поэтому я понимала, что он не догадывался о моем присутствии, он шел неторопливо, словно на прогулке.

Иногда, если большие ветви деревьев спускались над дорожкой, я теряла его из виду; но когда высокая фигура снова выходила из-под них, я облегченно вздыхала.

Но теперь, пройдя за ним приличное расстояние, я заметила свет, прямо перед нами, такой свет мог пробиваться через полуприкрытые окна из освещенной лампой комнаты. Из чьей же комнаты лился этот свет? В чьем доме горела свеча? Была ли какая-то связь между этим огоньком и высокой фигурой, направлявшейся прямо к нему?

Сначала я решила, что этот свет в одной из негритянских хижин, но я видела, что мы ушли далеко вправо от них. И вдруг меня, как ударило – что этот огонь доносится из домика Таун; так значит, именно к Таун направлялся Сент-Клер.

При этом открытии я встала как вкопанная, темные подозрения плавали у меня в уме, как неповоротливая рыба в пруду. Зачем он шел к домику Таун? Надеялся застать там Руа – как в тот раз? Или хотел, чтобы Руа и Таун были каким-то образом задействованы в его отвратительных замыслах против меня? И зачем ему этот кнут?

Что бы ни было, мне нужно это узнать. Я подождала в тени, пока высокий силуэт подошел к домику Таун и безошибочно, как у хорошо знакомой двери, нашел ручку и вошел.

Даже после того как дверь за ним закрылась и поглотила его фигуру, я стояла там, в спасительной темноте, и даже не пыталась двинуться дальше. Потому что теперь мои мысли смешались. Я не знала, как поступить дальше. Зайти тоже в дом, может быть, там опять окажется Руа? Подождать, когда Сент-Клер выйдет, и окликнуть его, потребовать ответа, почему он находится здесь в такой час?

Однако, пока я стояла и размышляла над этим, темное подозрение заползало мне в сердце – такое темное и ужасное, как ядовитый смрад, что поднимался с болота. Я вспомнила о некоторых вещах, о которых читала или слышала, как шептались о них – гадкие вещи, которые скрываются при здоровом дневном свете; как духи съеживаются и исчезают на время. Я читала и слышала об этом, но делала вид, что не верю, как отворачиваются, заслышав зловоние выгребной ямы, и притворяются, что не заметили ее.

Но теперь я отворачиваться не стану. Теперь мне надо все узнать. Ведь то, о чем я подозревала, было теперь частью той жизни, которой я добилась, той паутины, что сплела для себя сама; и, двигаясь осторожно, как зверь в лесу, замирая, чтобы прислушаться и снова двинуться вперед, я подкралась к полуприкрытому окну Таун, через которое лился свет, и заглянула внутрь.

И вот я неслась обратно по той же дорожке, твердя себе: "Не думать – чтобы не сойти с ума". Но в этих словах не было спасения, они были не в силах заставить меня забыть о тех минутах, которые я только что пережила. Они вновь и вновь возвращались ко мне, как кошмарные видения в болезненном сне. Распростертое обнаженное тело Таун – опускающийся и поднимающийся хлыст, свивающиеся и развивающиеся плети. И ужаснее, чем кнут или Таун, лицо Сент-Клера, всегда такое безжизненное и безразличное, теперь бешеное и безумное, с глазами, горящими при свете лампы, как у Дикого зверя.

Теперь я знала тайну Семи Очагов – знала, причину поджатых губ и косых взглядов, с которыми о них говорили, – знала также, что сломало Лорели, что висело над домом и над всеми, кто жил в нем, как в отвратительном чаду, и был оторван от нормальной жизни, словно в недостижимой бездне. "Неудивительно, – кричало все внутри меня, – что за слухи пошли, когда я добровольно присоединилась ко всему этому. Вот о чем знал Руа. Вот что он имел в виду, когда сказал: "Я должен был предупредить вас". Вот о чем кричала тогда Лорели: "Меня втянули во всю эту мерзость – теперь я и сама стала частью этой мерзости". И теперь, вспомнив все это, я вспомнила и о своих честолюбивых мечтах, и чуть не задохнулась от стыда; даже когда я стала убеждать себя: "Я же не знала – откуда я могла знать?" Слова только подтверждали, что я играла в прятки сама с собой, и не приносили утешения.

Но что же тогда с Руа? Приходил ли он тоже один по этой дорожке к дому Таун? Было ли это соперничество братьев из-за Таун? Или Сент-Клер, подозревая, что я угрожаю его планам, затянул этой виной, как удавкой на шее, Руа, чтобы задушить мои чувства к нему? И если это правда (а я уже верила в это), был ли Руа действительно отцом мальчиков Таун? Или Сент-Клер тоже приписал ему это? Если так, значит, я презирала Руа за то, в чем он не был виноват, отвергла его любовь, потому что считала это позорным!

Теперь, пробираясь в темноте, я увидела, как в зловещем луче света, свое будущее. Но даже теперь я еще могу спастись. Я должна освободиться от Сент-Клера и от той мерзости, которой, выйдя за него замуж, покрыла и себя. Продолжать оставаться его женой, зная обо всем, значило примириться с этим невероятным злом. Лорели терпела это, но я никогда не смогу. И как страдалец, мечтающий об избавлении от боли, я представила себе, какая славная жизнь у меня могла бы быть без него. Я видела Дэвида, Руперта и себя живущими вместе в радости и здоровье, я размечталась об этом, как голодный о куске мяса.

И все-таки, уже добежав до своей комнаты, я была охвачена чувством безнадежности. Чтобы избежать кошмара, я должна оставить Семь Очагов, но к Семи Очагам я была крепко привязана – привязана будущим Дэвида и Руперта, которому они должны принадлежать; привязана своим рисом и хлопком; и больше всего привязана чем-то, что сильнее меня, что не позволяет мне скитаться по свету с Дэвидом на руках, бездомной и отверженной.

А если заставить Сент-Клера исчезнуть из Семи Очагов? Как только такое решение проблем возникло в моем воображении, я сразу представила себе Семь Очагов, свободные от хозяина; но холодная логика разбила эту идею. Каким образом могла я избавить это место от его присутствия? Или я верила, что неведомый и далекий Бог ударит в него молнией и высечет его из моей жизни?

Прислонившись к двери, я рассмеялась при этой мысли, и смех прозвучал горько и зловеще в темноте комнаты. Нет, в это я не верила. "Бог мне не поможет, – сказала я себе. – И почему он должен делать это? Этой паутиной я оплела себя сама. Сама должна из нее и вырваться".

Эту ночь мне никогда не забыть. Как я лежала на кровати, ворочаясь без конца, поднималась и сидела у окна, глядя в него невидящими глазами, я напоминала себе одну старуху, что жила неподалеку от нашего приюта. С трясущейся головой, она обычно сидела у себя во дворике с кучей лоскутков для одеяла на коленях и постоянно перебирала их, пытаясь составить узор, но всегда безуспешно. Так и я в ту ночь пыталась составить план, как освободиться, но не жертвуя при этом тем, чего я добилась тяжким трудом.

Но даже размышляя над таким планом, я чувствовала, как это безнадежно. "Ведь кто, – спрашивала я себя, – перебирая один случай за другим, кто поверит обвинениям, которые я могла выдвинуть против Сент-Клера?" Не иначе как за игру воображения примут мои догадки о смерти Лорели, и о его охотном согласии на условия ее завещания, о подлинных причинах женитьбы на мне? И даже если к моим подозрениям прислушаются, как я смогу доказать их? Даже этот Хиббард, сам обвинивший его, вряд ли станет помогать мне.

Но из всей путаницы этой бессонной ночи я все же кое-что вытянула. Это касалось Таун. Сидя у окна и наблюдая, как ночное покрывало поднимается и приоткрывает лицо спящей природы, я вспомнила слова из завещания Лорели, и они подсказали мне, как я могу избавиться сама и избавить Семь Очагов от Таун.

Я внимательно повторяла эти строки: "… может оставаться на плантации Семь Очагов до тех пор, пока пожелает, и должна получать кров, пищу и одежду". Но что если Таун больше не пожелает оставаться в Семи Очагах? Что если по собственной воле покинет эти места? Тогда это условие Лорели мне уже не надо будет выполнять, а Семь Очагов будут избавлены от нее самой и от того, что влечет за собой ее присутствие здесь.