Рассвет следующего утра застал меня уже одетой и на пути к хлопковому полю, так как я велела Шему сразу же начать подготовку полей к пахоте. Я хотела узнать, справится ли он, хотя капитан Пик высоко отзывался о нем – будто мне повезло с ним, – я сама должна была убедиться в его способностях. В конце концов капитан Пик мог и перехвалить его.

Но оказавшись на поле, я поняла, что мне не о чем волноваться. Негры, шумевшие вчера после ужина, отдыхая у своих хижин, теперь тихо стояли перед Шемом, который раздавал им задания. Когда он закончил, они взяли мотыги и вилы и, весело переговариваясь, отправились на расчистку полей.

Я смотрела на них и начинала различать среди общей массы отдельные лица. Дядюшка Эрли, его волосы поседели с годами, но он оставался проворным, как крикетная клюшка; Джон Итон (ни за что не положилась бы на него, решила я); Клэренс, с увечной рукой, которой он запросто мог уложить быка, его лицо с приплюснутым носом так и излучало добрый юмор, и Большая Лу, чьи огромные ягодицы качались при ходьбе, а необъятная грудь колыхалась при каждом приступе смеха, который поминутно лился из ее горла.

Рупер уже сидел на кухне за нашим столиком у окна, когда я вернулась, и торопливо, забыв о манерах, которым я его учила, расправлялся с завтраком. Он не замедлил сообщить мне, что после завтрака собирается на хлопковое поле помогать неграм. "Шем говорит, что я могу подвозить им воду", – гордо объявил он. И когда я спокойно указала ему на то, что сначала он должен заняться уроками, он откинулся на стуле и недовольно посмотрел на меня через стол.

– Ну Эстер! Я сегодня не хочу заниматься.

– Но мы уже пропустили три дня, Руперт.

– Ну и что. Маум Люси сказала, что у вас с папой еще долго будет медовый месяц и что тебе будет не до уроков.

Я тут же посмотрела в сторону старухи, которая стала усиленно греметь котелками у камина с очень занятым видом. Что за чушь вбивает она мальчику в голову?

– Сегодня мы будем заниматься, как всегда. Он сгорбился на стуле и продолжал сердиться.

– Я хотел глянуть, как они работают в поле, – проворчал он.

– Посмотреть, – исправила я его. – Ну послушай, Руперт, – ты ведешь себя как ребенок. Сядь прямо и ешь.

Он поморщился при слове "ребенок", но выпрямился и стал есть, а я решила, что конфликт исчерпан. Но когда он снова заговорил, я поняла, что он еще злится. Его голос был спокойным и протяжным, а тон – вежливо-ироничным:

– Ты хорошо себя чувствуешь сегодня, Эстер?

Он так похоже передразнил отца, что мне стало смешно.

– Прекрасно, спасибо. Но почему вдруг такая забота о моем здоровье?

Он намазал маслом хлеб с изысканной аккуратностью.

– О, я просто поинтересовался. Марго говорит, что Таун колдует на тебя, как колдовала на маму, и ты, так же как мама, утонешь.

– е Fais – tu fais – il fait, – бубнил голос Руперта монотонно, как муха, что бьется о стекло, и почти без успеха. – Ну, теперь мне можно пойти?

– Еще раз повтори, и тогда можешь идти.

Он зевнул и с тоской посмотрел за окно, но с неохотой зазубрил глаголы опять. Я тоже с трудом подавляла свое нетерпение, ведь и мне поскорее хотелось отправиться туда, на поля, посмотреть, как идет работа; мне совсем не сиделось в этой классной, с этими скучными французскими глаголами.

Но неожиданно оба мы были избавлены от скуки. Дверь отворилась, и, подняв глаза от французской грамматики, я увидела на пороге Сент-Клера с письмом в руке.

– Да? – вежливо спросила я.

– Нам необходимо отправиться в Саванну сегодня же вечером, – протянул он. – Скажите, чтобы Марго собрала вещи. Мы можем пробыть там несколько дней.

– Но я не могу ехать в Саванну. А как же работы на плантации, негры.

– Ваш староста присмотрит здесь за ними – и получше вас.

– Но я не хочу ехать – мне незачем туда отправляться.

Он слегка шевельнул рукой, в которой находилось письмо.

– Оказывается, есть причина. Поверенный в делах моей первой жены просит, чтобы мы явились в его контору. И как можно скорее.

– Но что поверенному вашей первой жены нужно от меня?

Его птичьи глаза пристально смотрели на меня.

– Об этом мы узнаем завтра.

Руперт бросился к нему: "Папа, можно я поеду с вами. Пожалуйста, папа". Он схватился за полу отцовского халата; но Сент-Клер, не глядя на поднятое к нему лицо мальчика, неторопливо отодрал от себя его маленькие пальчики.

– Почему бы нам не взять его? – предупредила я отказ, который совершенно ясно должен был последовать в ответ. – Я была бы рада, если б он поехал с нами.

– Вы-то – наверняка, – понимающая улыбочка, – но у меня нет ни малейшего желания терпеть его надоедливые выходки. – Не дожидаясь дальнейших просьб, он своей томной походкой направился к залу.

Руперт стоял, стиснув кулаки, его миниатюрное личико было переполнено чувствами.

– Ненавижу папу, ненавижу! Так бы и разбил ему нос до крови.

Как ни пыталась, я не смогла найти нужных слов, чтобы отругать его.

Если бы не воспоминание о маленькой одинокой фигурке Руперта на причале, смотрящей вслед удаляющейся по проливу лодке, я бы была весьма довольна, оказавшись в шумной толпе на борту "Капитана Флинта" в тот вечер. Там собралось множество дам и джентльменов, отправлявшихся по делам в Саванну. Они были веселы и оживлены, джентльмены выпивали в баре, а их дамы, в огромных новых турнюрах, которые я видела еще только на картинках, порхали, как гигантские бабочки, по салону и палубе.

Однако мы с Сент-Клером не включились в общее веселье, хотя я видела, что, проходя мимо, многие джентльмены заговаривали с моим мужем. Но они говорили с настороженной учтивостью, как если бы не особенно радовались этой случайной встрече. Даже капитан Пеллет – тот самый, что привез меня в Лэриен, был как-то напряжен при приветствии. Я заметила, что дамы поворачиваются и смотрят вслед высокой элегантной фигуре моего мужа, который – как и всегда – не обращал внимания на окружающих. Как только он проходил мимо них, они начинали шептаться, прикрывшись изнеженными ручками.

В тот вечер я стояла на палубе одна и была так занята своими мыслями, что не заметила двоих мужчин, которые недалеко от меня стояли, облокотившись на перила, пока до меня не донеслись их голоса и сразу не приковали мое внимание. Потом я разглядела, что это капитан Пеллет и какой-то толстяк, лица которого не видно было в ночи; я с удивлением поняла, что они говорили обо мне.

– Я привез ее сюда прошлой осенью, – слышался голос капитана Пеллета. – Она говорила, что собиралась стать гувернанткой в семье Ле Гранда. А теперь каким-то чудом стала его женой. Никогда бы не подумал.

– Смазливая кобылка, – безлицый грубо расхохотался, – но не то, что ему хотелось бы. И такие разговоры ходят… Ведь первая его жена утонула. – Он снова рассмеялся, и я почти видела неприличное подмигивание, которое сопровождалось следующими словами: – Говорят – самоубийство.

– И она тут же вышла за него? – спросил капитан.

– Еще первая остыть в могиле не успела. Капитан с отвращением сплюнул в воду.

– Никогда бы не подумал, – повторил он. – Она выглядела настоящей леди. И такой растерянной! Бог мой! Я боялся даже заговорить с ней.

– А она наняла в Дэриене черномазых, – безлицый заговорил тише, – собирается сеять рис и хлопок. О, она собралась развернуться вовсю, – теперь вдруг его голос стал злым, – как и все эти стервятники, что слетаются сюда склевать нас до костей. Ну ничего – мы доберемся до таких, как она, и до всех остальных. И до проклятого Союза лояльных.

Они пошли прочь, все еще разговаривая, а я осталась размышлять над услышанным. Ясно, что мое замужество уже стало предметом для сплетен, и воображение тут же представило мне и поджатые рты, и подозрительные взгляды, встречающие эту новость, передаваемую по всему городу. Несомненно, они не доверяли мне и презирали – для них я была лишь алчной женщиной, которой удалось оторвать себе желанное положение. Но мне их презрение представлялось презрением попрошайки, который слишком ленив, чтобы добиваться успеха, но презирает того, кто своим трудом обретает его. "Только дураки, – говорила я себе, – будут прислушиваться к мнению других, когда эти другие – рабы своего невежества и предрассудков".