Так что, возвращаясь в свою каюту мимо дам на палубе, я спокойно отвечала холодными глазами на их любопытные взгляды и прошла, высоко подняв голову.

На следующее утро под пронзительный скрип буксиров и глухие крики сирен мы сошли на берег в Саванне и по булыжным мостовым поехали к Пуласки-хауз, новой комфортабельной гостинице, в которой даже было газовое освещение. Саванна напоминала морской порт в духе Старого Света, с узкими домиками, тесно прижавшимися друг к другу и выходящими прямо на улочки, с чугунными воротами и скрытыми за ними садами. Мягкий, но настойчивый оттенок старины создавал определенную ауру, как запах соленого ветра и приторный аромат магнолий.

Как только мы поднялись в свою комнату в Пуласки-хаузе, большую, прохладную, с высоким потолком, Сент-Клер сообщил, что нам надо отправляться к адвокату немедленно; так что я успела только умыться и привести в порядок волосы, что мне пришлось делать в присутствии мужа, который ожидал, расположившись в глубоком кресле. Казалось, он не обращает внимания на то, чем я занята, но мне было неловко, как любой женщине, если ей кажется, что кто-то слишком пристально наблюдает за ее туалетом; и мне пришлось дважды переколоть шпильку.

Когда я причесывалась, он проговорил:

– Если бы вы захотели, то выглядели бы красивой женщиной.

Его слова подтвердили мое подозрение о том, что он не так уж невнимателен, как притворялся, поэтому сказала резко:

– Меня это не волнует.

– Вам нравится выглядеть простушкой?

– Я никогда не стремилась стать признанной красавицей. А поскольку я простая женщина – то и одеваюсь просто.

– Это годилось, когда вы были гувернанткой. Теперь это вам не подходит.

– Может быть, вы хотите, чтобы я носила такие турнюры, в каких были дамы на пароходе? – язвительно спросила я.

– Я хочу, чтобы вы как можно меньше походили на квакершу.

Я подавила желание сказать, что одеваюсь так, как мне нравится, и впредь будут так делать. Вместо этого я пожала плечами и, надев шляпу, объявила, что готова.

Легким движением он поднялся из кресла и направился к тому месту, где я стояла, около бюро; и я увидела в его глазах что-то, от чего во мне шевельнулось беспокойство.

– Пойдемте? – быстро проговорила я и потянулась за сумочкой, лежавшей на бюро, чтобы предупредить сама не знала что. Молча он положил свою руку на мою и прижал ее к столу.

– Эстер…

– Да? – Я подняла на него глаза.

Холодная улыбка на секунду тронула его губы.

– Вы ведь ненавидите меня, да?

Сначала я ничего не сказала. Я лишь стояла и смотрела на него до тех пор, пока он требовательно не сжал мою руку. Тогда я медленно проговорила:

– О ненависти между нами не может быть и речи. Вы мой муж.

– И о любви тоже?

– И о любви.

Опять эта бледная ненавистная улыбка:

– Однако вы с готовностью принимаете мои супружеские ласки.

Я почувствовала, как краска заливает мое лицо – так бесстыдно было это сказано, то, что я принимала, считая это своим долгом, казалось мне отвратительным и низменным; я стояла, не в силах поднять на него глаза. Затем, собрав свою волю, я прямо заявила ему:

– Если я с готовностью принимала то, что вы назвали "супружескими ласками", так только потому, что считаю их частью нашей сделки.

Он отпустил мою руку.

– Тем не менее могу поклясться, что они были вам не так уж и противны, – было удивительно, как его безжизненный голос мог выразить так много. – Или вы закрывали глаза и представляли на моем месте Руа?

Я не ответила на это разоблачение моей тайны – я была не в силах овладеть голосом, который мог выдать, что это правда; так мы стояли – он абсолютно непринужденно, с улыбочкой, которая только подчеркивала бесцветность его лица. Затем он протянул:

– Теперь отправимся к адвокату.

Мы ехали по улицам Саванны в контору адвоката. Кухарки-негритянки мели ступеньки перед домами и торговались на углах с лоточниками. Мужчина и женщина с корзинами на головах распевали: "Креветки-крабы-покупайа-креветки-крабы-покупайа". Экипаж остановился на улице, где располагались старинные здания из красного кирпича с железными оградами. Велев кучеру подождать, Сент-Клер провел меня через веерообразную дверь в приемную, где солнце, проникая сквозь высокие окна, освещало множество клеток с крошечными длиннохвостыми попугаями с разноцветным оперением. Здесь мы подождали, пока пожилой негр в белом сюртуке доложил о нас.

Вскоре он вернулся и провел нас в другую комнату, большую и солидную, с прекрасным лепным потолком и с массивным столом посередине. На противоположной стене прикрытые ставни задерживали свет и не давали сквозняку потревожить уединенный покой этого кабинета. У стола в ожидании нас застыла величественная фигура Стивена Перселла.

Стивен Перселл был человек немолодой. Ему без труда можно было дать за шестьдесят, но на его лице, чисто выбритом, не было ни одной морщинки, как на лице Руа, – спокойная уверенность – надежная защита от помет возраста; из-под белоснежной копны волос на нас смотрели глаза, ясные, как у юноши.

Пока Сент-Клер представлялся, как всегда, с раздражающей медлительностью, я почувствовала, что взгляд Стивена Перселла с учтивым интересом был обращен на меня, а когда он заговорил, я услышала в его голосе с южным акцентом скрытую мягкость, которая так подкупает женщин. Когда мы сели, он обратился ко мне:

– Надеюсь, что этот визит в мою контору не очень обеспокоил вас, миссис Ле Гранд.

Когда я ответила, что не очень, он сел на свое место за столом и вынул из ящика пачку бумаг.

– Я попросил вас явиться сюда, миссис Ле Гранд, по вопросу, касающемуся последней воли и завещания первой миссис Ле Гранд. – Он сделал паузу, словно ожидал, что я что-то скажу, но у меня не было ни малейшего понятия, что я должна была говорить. Я инстинктивно повернулась к мужу, но помощи там не нашла. Он полусидел, полулежал в кресле, рассматривая золотую цепочку от часов, которой поигрывала его бледная рука.

– Первая миссис Ле Гранд, – голос Стивена Перселла сделался отчужденным и бесстрастным, – была молодой женщиной со значительным состоянием, когда сочеталась браком с… – здесь он замешкался в поисках подходящего слова, – с вашим мужем. – Он поднял глаза от бумаг и испытующе посмотрел на меня: – Возможно, вам об этом известно.

Что-то в его взгляде вызвало у меня необъяснимое чувство неловкости, и я сидела, напряженно ожидая, что он сообщит мне дальше.

– Большая часть этого состояния, – продолжил он. – Была… – он сделал многозначительную паузу, а глаза его устремились к Сент-Клеру, – была растрачена. К моменту трагической кончины Лорели Ле Гранд осталась лишь небольшая часть того, что было основным состоянием.

Сент-Клер подавил зевоту:

– И долго еще вы собираетесь рассказывать то, что нам уже известно, Перселл?

Что касалось его, то Стивен Перселл мог ничего и не говорить. Не сводя с него глаз, он продолжал:

– Ваш муж знаком с теми необычными условиями, оговоренными в завещании покойной миссис Ле Гранд. Он, видимо, поставил вас в известность об этих условиях?

Я отрицательно качнула головой, не в силах избавиться от странного чувства, что сейчас столкнусь с каким-то неожиданным осложнением.

Стивен Перселл легко связал прерванную нить изложения фактов:

– Тогда, наверное, мне лучше объяснить вам кое-что. В то время, когда первая миссис Ле Гранд была женой Сент-Клера Ле Гранда, женщины не обладали правом собственности. Известно ли вам, что до Закона о правах женщин 1866 года жена была под абсолютным контролем своего опекуна – короче, своего мужа?

Я снова качнула головой, на этот раз утвердительно.

– Завещание Лорели Ле Гранд было составлено незадолго до ее трагической гибели. В нем, – он положил ладонь на пачку бумаг, что лежали перед ним, – она завещает все-все своему сыну Руперту. – Он замолчал, и в комнате воцарилась тишина. – И назначает его опекуном – с предоставлением полного контроля над ее сыном, его состоянием и за его благополучием – Эстер Сноу. Вас, миссис Ле Гранд.