– Миссис Мак-Крэкин, ради Бога, в чем дело?

Она стиснула руки.

– У вас только будут от этого неприятности, да и у меня тоже…

Я схватила ее за руки, все в муке, и крепко сжала их.

– Вы должны мне все рассказать, – тихо попросила я ее.

– Вы ничего не знаете? – Ее по-детски ясный взгляд омрачился, и она с трудом подняла на меня глаза. И Флора Мак-Крэкин поведала мне, что говорят в Дэриене: что я помогла избавиться от Лорели, чтобы занять ее место. Говорили даже, что я нарочно не звала доктора к больному Руперту, выпалила она. И, стыдливо отведя глаза, также сообщила: – Говорят, что ваш ребенок – от Руа.

Я благодарно пожала ее руки.

– Спасибо, Флора Мак-Крэкин, – мягко сказала я, затем, опасаясь, как бы Ангус не вернулся, и не желая доставлять ей неприятности, я открыла дверь и быстро вышла из пустой лавки.

Но моя предосторожность оказалась напрасной, потому что, как только я спустилась со ступенек магазина, столкнулась с Ангусом Мак-Крэкином, а когда хотела пройти мимо него, он загородил мне дорогу.

– Постойте-ка, – окликнул он меня.

Меньше всего мне хотелось стать объектом всеобщего внимания в неприглядной сцене – а его злобные лисьи глазки ясно указывали на это; и я остановилась и вежливо обратилась к нему, будто его слова прозвучали вполне учтиво. Может быть, слабо понадеялась я, если я дам ему высказаться, он поскорее отвяжется от меня.

Но когда он начал говорить, я поняла, что неприятностей мне не избежать, потому что, как только он повысил голос – намеренно, как я поняла, – то привлек внимание стоявших кучками мужчин. Я видела, как они, пока он проповедовал, стали стекаться к нам и становиться словно вокруг ринга, сдерживаемые, как веревкой, невидимой рукой, пока наконец Ангус Мак-Крэкин и я не были окружены сплошной стенкой злобных и подозрительных лиц.

Я едва слышана, что говорил Ангус Мак-Крэкин. Смутно, словно мой мозг отказывался воспринимать то, что было стыдно слушать, до меня донеслись слова: "саквояжница", что-то о "черномазых любовниках", коварные намеки на смерть Лорели. Я помню, что он велел мне держаться подальше от его лавки и от его жены; даже снабдил свою проповедь цитатами из писания о падшей женщине. И, стараясь не слушать, я все же поняла, что эта тирада была фанатичным призывом, без единого разумного довода.

Но если мои уши отказывались слушать, то глаза не могли не видеть, что творится вокруг. И я увидела озлобленные взгляды, скрестившиеся на мне со всех сторон, видела руки, только что праздные и ленивые, теперь сжавшиеся в кулаки. Но я все еще до конца не понимала их намерений.

Не понимала, пока в меня не швырнули первый камень, и он ударил мне в лицо. Помню только, что, дотронувшись до щеки, я увидела на пальцах кровь и удивилась. Но другие камни не попали в меня. Меня стали хватать за юбку, и кто-то сбил набок мою шляпу. И я, не замечая, что по щеке льется кровь, стала тщательно поправлять ее.

И вдруг все прекратилось. Послышался топот копыт, и в тот же момент все окружившие меня расступились, как будто ветром разнесло сухие листья. Сан-Фуа на бешеной скорости врезалась в толпу.

Потом около меня оказался Руа, темные глаза горели на бледном лице. Он держал меня за подбородок и вытирал кровь с моей щеки.

– Не бойся, родная, – утешал он меня, и только тогда я почувствовала, как дрожит каждый мой нерв.

– Ты возвращаешься в Семь Очагов? – спросил он, повернув мое лицо так, чтобы удобнее было вытирать его.

– Я жду пароход в Саванну. Хотела навестить Флору Мак-Крэкин, а когда выходила, они…

Он закрыл ладонью мне губы.

– Не надо, я знаю. Но вот! Теперь чисто. – Он наклонился поближе, разглядывая мою щеку. – Шрама не останется. – Он улыбнулся. – Если бы эти ублюдки не пялились на нас, я поцеловал бы твою рану, и она бы тут же зажила.

В его улыбке было столько целительной нежности, что она уже почти излечила меня. И все же в одном месте моя рана еще кровоточила.

– Руа, знаешь, что они говорят обо мне? Что мой ребенок от тебя.

Но он залечил и эту рану, когда быстро прошептал мне на ухо:

– Жаль, что это не так, дорогая моя.

Минуту спустя, когда мы вместе шли через площадь, я видела вороватые любопытные взгляды, устремленные на нас, и догадывалась, какой вопрос копошится за этими подозрительными глазками, но все равно шла, гордо подняв голову.

Только к десяти часам вечера пароход был готов к отплытию. Оказывается, по прибытии он сел на одну из многочисленных мелей, и потребовалось целых пять часов, для того чтобы освободить его.

Но нас с Руа эта задержка ничуть не огорчила. К семи часам пристань опустела, на ней не было никого, кроме пары негров, да и те вскоре поплелись ужинать. Только Руа и я остались там, и, скрытые за стеллажами грузов, сидели на краю причала, одни, как на необитаемом острове, – но нет, не одни, потому что рядом с нами дышало еще что-то, что делало даже каждое случайное касание наших рук упоительным и незабываемым.

Мы сидели над темной водой, пока лягушки и козодои вовсю возвещали о наступлении сумерек, говорили и говорили. Словно перекрытый стремительный ручей прорвал плотину и наконец свободно полился. Все, что мы до сих пор скрывали друг от друга, теперь можно было сказать: и то, что я думала о Руа и Таун, и то, что он об этом знал, но не разуверял меня. Он сказал, как ему была невыносима мысль о том, что я узнаю жуткую правду.

– Как было глупо, – его рука знакомым нетерпеливым жестом рассекла воздух, – думать, что это можно скрыть от тебя. Тысячи раз проклинал себя за то, что не сказал об этом еще до того, как вы с ним поженились. Но тогда, – попытался он оправдаться, – я не верил в то, что ты пойдешь за него. Даже когда Таун хотела предупредить меня, не поверил. Ты всегда была такой холодной и неприступной. Даже той ночью ты была холодна и неприступна.

Я подняла голову с его плеча.

– О какой ночи ты говоришь, Руа?

– Той ночью, когда она стреляла в меня.

Я в изумлении переспросила:

– Ты хочешь сказать, что это Таун ранила тебя?

Он мрачно рассмеялся.

– Эстер, ты что, так и не знала, что произошло тогда в хижине Таун?

– Я решила, что Сент застал тебя там, – медленно проговорила я, вспоминая ту ночь, которая теперь казалась такой далекой, словно в другой жизни, – и что вы поссорились.

– Мои пальцы дотронулись до его руки. – Расскажи, почему Таун стреляла в тебя?

Он отозвался не сразу, а продолжал смотреть на воду; потом рассказал:

– В ту ночь она послала за мной. Ко мне пришел Вин и сказал, что ей срочно надо видеть меня и что это касается тебя. И я отправился к ней. Она сообщила мне, что Сент собирается жениться на тебе. Я посмеялся над ее словами, потому что был уверен, что такое невозможно, что бы Сент ни задумал. – Он замолчал, а потом проговорил голосом провинившегося школьника: – Я до сих пор краснею, как вспомню, как смеялся тогда, Эстер.

– Но ведь не из-за того, что ты посмеялся над ней, она выстрелила в тебя, – сказала я.

– Нет. Это случилось, когда явился Сент, не зная, что я там. Пришел с этим кнутом. Когда я увидел его – этот кнут, – и вспомнил, сколько жизней им покалечено. Моего отца, Сесили, Лорели – и теперь еще посмел думать о тебе. Я чуть не убил его тогда, Таун знала, что я мог это сделать. Вот она и выстрелила.

Я сидела молча, представляя себе те картины, что вызвали в моем воображении его слова. Немного погодя я прошептала:

– Ты сказал про своего отца, Руа. Значит, Сент-Клер всегда занимался этим?

– Дело не только в кнуте, – сказал он. – Но даже ребенком он уже испытывал наслаждение от того, что делал кому-то больно. И он рассказал мне, как восьмилетним мальчишкой Сент развлекался пытками, как однажды отец застал его…

Ослабев от ужаса, я крикнула:

– Но если твой отец знал об этом, почему он вставил Сенту Семь Очагов?

– Ничего подобного! – сказал Руа. – Он поделил поровну все – деньги, землю и дом – между Старой Мадам, Сесиль и Сентом. Но Сенту нужно было все забрать в свои руки, и он не успокоился, пока не добился своего. Со Старой Мадам у него не было проблем – она всегда баловала его; не могла отказать ему ни в чем.