— С радостным взором, приветствую Тебя, о мистер Дарси.

Погода была слишком хороша, чтобы продержаться долго. Уже ближе к вечеру небо затянули серые облака. После обеда дамы вышли через высокие окна-двери гостиной на террасу. Они наблюдали, как меняется освещение, как золото блестит по границам темных туч и потоки света льются сначала на отдаленные холмы, а затем и на сам Дипдин. Постепенно яркий блеск исчез. Все, кроме Элизабет, кутались в платки или шали. Мужчины, оставив свой портвейн, последовали за дамами на террасу. Элизабет поежилась от холода.

— Пожалуйста, позвольте мне принести вашу шаль, — сказал Уиттэйкер и повернулся к двери.

В этот момент в дверях появился Дарси. Проходя через комнату, он взял для жены ее шаль.

— Как всегда, предусмотрительный, — заметил Уиттэйкер.

— Я знал, что миссис Дарси станет холодно, когда начнет смеркаться, — пожав плечами, ответил Дарси.

Элизабет почувствовала нежность кашемира на плечах.

— Благодарю, Фицуильям, — пробормотала она.

Потом все отправились в гостиную пить кофе.

Беседа снова превращалась в оживленную полемику, совсем как за обедом. Сначала дебатировали только маркиза и Уиттэйкер. Но Элизабет все больше оживлялась, и Дарси заметил, как остальные гости все чаще поворачивались к ней в ожидании ее реплик. Сам же он постепенно погружался в глубокое молчание, впрочем, как и Джорджиана. Когда все стали расходиться, он с облегчением вздохнул.

Фицуильям сумрачно наблюдал, как Элизабет подошла и юркнула в кровать.

— Ты превзошла себя этим вечером, — сказал он. — А меня прошу любезно извинить за мою замкнутость и скучный вид.

— Ты все время молчал.

Он отвел взгляд.

— Я чем-то тебя обидела?

Ей хотелось смеяться, но он только пожал плечами и холодно посмотрел на нее.

— Глупости.

— Мы будем ссориться? Ты этого желаешь? — Она приподнялась на локте и заглянула ему в глаза. Завитки ее волос коснулись его лица. Раздражение медленно гасло.

— Значит, желаешь поссориться! — сказала она, подавив смех.

Она нагнулась, поймала его верхнюю губу губами и легла рядом.

Дарси погладил ее волосы, прижался губами к ее уху.

— Элизабет…

Он загасил свечу и похоронил все свои мысли в страсти.

На следующее утро Элизабет проснулась, лишь когда Уилкинс открыла шторы. За окном была тусклая серая пелена.

— Ну вот, Уилкинс, там дождь?

— Да, мадам.

Элизабет выпрыгнула из кровати и подбежала к окну. С этой стороны дома прежде открывался восхитительный вид на парк и начинавшуюся за ним рощу, которую она хотела обойти. Но сегодня дождь лил как из ведра.

— У мистера Дарси ничего не выйдет с рыбалкой, Уилкинс, а ее милость ведь обещала ему. Ах, как нехорошо получилось.

— Осмелюсь согласиться, мужчины будут разочарованы.

Глядя на преисполненную важности горничную, никто никогда не предположил бы, что под настроение Уилкинс могла заставить старших слуг в Пемберли корчиться от смеха над шутками хозяйки в ее пересказе.

— Ваша ванна готова, мадам.

После завтрака они осматривали дом. По тому, как бегло и без всякого энтузиазма леди Инглбур показывала гостям Дипдин, вряд ли можно было предположить, что она затратила уйму сил, времени и средств на его перестройку.

— Что ж, Дипдин явно заслуженно пользуется своей репутацией, — отметил Дарси. — Его пропорции идеальны.

— Благодарю вас. Так оно и есть, — ответила маркиза. — Но сейчас я почти не замечаю достоинств этого места. Семь лет бедняга Инглбур не знал, куда деваться, все здесь было перевернуто с ног на голову. Теперь я задаю себе вопрос: зачем я это сделала? Идемте, мне хочется показать вам театр.

— Сэр Бомонт — энтузиаст театрального действа. — Леди Инглбур рассказывала Элизабет по дороге. — Насколько я понимаю, он постарается и вас заманить в актеры.

— Полагаю, он видит во мне готовую трагическую героиню.

Маркиза не то рассмеялась, не то раскашлялась.

— Мистер Гловер подготовил для нас первый акт небольшой драмы.

— Он действительно написал драму? Благодарю, ваша милость, за предупреждение, иначе, я могла бы некстати расхохотаться.

Маркиза только слегка улыбнулась:

— Мы с сэром Бо взялись почитать ее вам всем после ленча.

Хозяйка оставила их в картинной галерее. Повернувшись ко всем спиной, Джорджиана упорно изучала какой-то пейзаж. Она думала о том, что за все время пребывания в Дипдине Уэсткомб ни разу не подошел к ней и лишь иногда бросал на нее тревожно-вопросительные взгляды.

— Элизабет, я полагаю, ты не намерена участвовать в этих театральных постановках? — не выдержал Дарси.

Она повернулась к мужу и заглянула в непроницаемую глубину его глаз.

— У меня совсем не было времени подумать над этим, — взвешивая каждое слово, ответила она.

— Я надеялся, что ты правильно восприняла мое нежелание видеть, как ты привлекаешь к себе всеобщее и излишнее внимание.

Два ярких розовых пятна выступили у нее на скулах. Она повернулась и стремительно покинула галерею.

Джорджиана украдкой наблюдала, как брат неистово мерил шагами пол.

— Элизабет и сама не желает участвовать ни в каких спектаклях, не надо ей ничего говорить.

— Неужели? Выходит, мне, ее мужу, только остается и ждать, когда Элизабет соизволит огласить свои намерения, уповая на то, что ее планы, паче чаяния, совпадут с моим собственным взглядом на вещи?

Вообще-то Джорджиана втайне считала, что именно такую линию поведения и следовало бы рекомендовать брату, но она не рискнула изложить ему свои соображения.

Брат тоже ушел. До ленча они больше не встречались.

Элизабет, казалось, не обращала на Дарси внимания, которому открыто проявить свое негодование не позволяло только чувство собственного достоинства. Мистер Уиттэйкер, напротив, пребывал в настроении, которое она никогда не замечала в нем прежде: он смягчился, и его насмешки перестали быть желчными. Элизабет почувствовала в Перегрине живое тепло, по контрасту с холодной надменностью мужа. Мисс Арабелла тем временем ощутила некоторую брешь в рядах, плененных ее блистательностью, и посвятила себя бесплодной задаче преодолеть высокомерие Дарси.

После еды все направились в гостиную на прослушивание первого акта пьесы Гловера. За окном был все тот же хмурый день, и свет в окна не проникал сквозь плотные завесы дождя. Отблески пламени освещали лица слушателей, сидевших полукругом у камина. Оценивающий ропот, которым сопровождалось начало чтения, сошел на нет; шелест платьев стих, и слушатели замерли, затаив дыхание, и даже не поднимали глаз, только украдкой поглядывали на миссис Дарси. Дарси медленно бледнел, лицо же самой Элизабет оставалось непроницаемым.

Подозрения, возникшие у нее еще три месяца назад, при чтении страничек, исписанных Гловером, подтвердились со всей очевидностью. Мистер Гловер, вопреки ее настойчивым возражениям, списал характер героини пьесы с нее, с Элизабет, к тому же вложил в уста этой героини именно ее высказывания, сделанные при самых различных обстоятельствах, и не узнать этого сходства было невозможно. Дарси поднялся с места и встал у окна, повернувшись спиной к комнате. Дождь заслонял красоты роскошного парка Дипдина. Позади него воцарилась тягучая тишина. Наконец она была взорвана аплодисментами.

Маркиза протянула руку к мистеру Гловеру. Он поднялся в своем углу, там, куда не падал свет от камина, и поклонился слушателям. Он взял руку леди Инглбур. Он улыбался только губами, в глазах же застыло тоскливое беспокойство.

— Боже мой, Гловер, ты это сделал! — воскликнул Уиттэйкер. — Роскошная работа! Беру назад все свои слова, коими пытался обескуражить тебя, и прошу прощения за все свои насмешки и нападки.

Гловер посмотрел на Перегрина, настороженный взгляд его темных глаз встретился с безмятежным взором сияющих голубых.

— Вы покорили меня, мистер Гловер, — вмешалась миссис Куртни. — А чем заканчивается пьеса? Боюсь, наша героиня окажется слишком праведной для романтичной развязки. — Эмилия многозначительно посмотрела на Гловера, и тот ответил ей озадаченным взглядом. Он не почувствовал в ее словах никакого подвоха.