Миссис Эджли, закутавшись в платок, сидела на солнышке и наблюдала, как три ее старшие дочери прогуливались по берегу озера с миссис Дарси. Все четверо были одеты в простые муслиновые платья, но у всех мисс Эджли поверх платьев были накинуты платки, в то время как миссис Дарси выделялась среди них элегантного покроя жакетом. Жена викария вздохнула. Была ли у ее девочек когда-либо такая упругая походка? Миссис Дарси, должно быть, столько же лет, сколько ее Эмили, двадцать один. И как по-разному жизнь сформировала их характеры. Всегда ли эта молодая женщина, вышедшая замуж меньше года назад, была так уверена в себе? Почему-то миссис Эджли чувствовала, что Элизабет Дарси всегда знала себе цену.

Анне было лишь двадцать три года, но ее внешность, не блещущая красотой, казалось, уже потеряла цвет юности. Учительница в школе в Грэйстеде вот уже четыре года, она больше не видела иного будущего для себя.

Эмили, однако, не могла больше переносить «заключение» в стенах Грэйстеда. Она была много симпатичнее старшей сестры. И мать знала, что в этой ее дочери есть искра, скорее она спрятана, чем погашена. Маргарет было только шестнадцать. Оставалось еще время, чтобы подумать о ней позже.

Миссис Эджли оглядела озеро, мерцающее на солнце, и позволила взгляду поблуждать по тенистым рощам за ним. Какая радость, какое наслаждение, что ее девочки гостят дома, на своих первых каникулах за четыре года.

Эмили и Маргарет шли сзади, шепотом обсуждая наряд миссис Дарси, ее кольца и ее волосы.

Анну, шедшую впереди подле хозяйки дома, волновали совсем иные проблемы.

— Миссис Дарси, в этом году Эмили вела школьную бухгалтерию.

— В дополнение к преподаванию?

— В работе помощницы учительницы ее многочисленные способности почти не востребованы, да и ведение счетов занимает всего несколько часов в неделю.

— Понятно, — сказала Элизабет, задаваясь вопросом, сколько шиллингов платят за ведение счетов школы.

— Мой отец всегда думал, что нас с Эмили на стипендию назначали в Грэйстеде за наши высокие показатели. Проглядывая бухгалтерские книги, Эмили обнаружила, что наши так называемые «стипендии», оплачивались мистером Дарси, который устроил все так, чтобы об этом никто не знал.

Элизабет улыбнулась. Как похоже на Фицуильяма. Помогать материально бедствующему викарию, но так, чтобы пощадить его чувства.

— Мне не хотелось бы, чтобы мой отец узнал про это, — продолжала Анна. — При всей его репутации смиренного человека у него есть гордость. Не могли бы вы поблагодарить мистера Дарси за нас?

— Конечно, я так и сделаю.

— Я благодарна ему от всего сердца, ведь как иначе, моя дорогая мамочка могла бы сводить концы с концами. — Она обернулась и посмотрела на мать. Видно было, что она с трудом сдерживает слезы, в ее серых глазах читалась боль.

Миссис Эджли выглядела старше своих сорока трех лет, да и как могло быть иначе? Она нежно любила своих детей, но была измучена и родами, и борьбой за достойную жизнь семьи. Год за годом шансы мистера Эджли получить приход, казалось, убывали, поскольку нынешний, пользующийся бенефицией, пастор упрямо держался за место. Она очнулась от своих мыслей и помахала девушкам.

«Каким тягостным раздумьям я предаюсь в таком красивом месте, — подумала она. — Бог позаботится о нас, как говорит дорогой мистер Эджли. Наше положение все время улучшается. Следующий семестр Сара будет в школе, Джон в университете, а Сэмюэл уйдет со своим братом Эгбертом в море. Милый малыш Сэмюэл: всеобщий любимец, ему всего восемь лет, а он уже вынужден становиться мужчиной. Да, осенью дома останется всего семеро детей, и мистер Эджли сможет принять учеников-пансионеров».

Элизабет с Анной обогнали других девушек, и их беседа коснулась музыки. Бледное лицо Анны озарилось едва заметным румянцем.

— Мы ежедневно упражняемся на церковном органе, а у Эмили есть своя лютня, поэтому мы не томимся дома из-за отсутствия инструментов, хотя мне и не хватает моей арфы.

— Тогда, может, вы придете и поиграете для нас? Я уверена, мисс Дарси с удовольствием послушает вас, так же, как и я.

— Это было бы честью для меня, миссис Дарси. — Анна не сразу решилась. — Я слышала, у вас восхитительный голос, мадам. Не удивляйтесь. Мистер Тернер рассказывал о том удовольствии, которое он получил, слушая ваше пение.

— Возможно, мистер Тернер желает доставить удовольствие моему мужу, который имеет некоторую склонность, как я полагаю, переоценивать мои таланты, — рассмеявшись, заметила Элизабет.

— Мистер Тернер никогда не стал бы лицемерить, — вспыхнула Анна.

«Так, так, — подумала Элизабет, — я задела чьи-то чувства?»

— Мисс Эджли, я говорила шутя и беспечно и не намеревалась запятнать мистера Тернера своим замечанием. А ваша сестра Эмили играет на других инструментах, кроме лютни?

— Да, конечно. Она очень хорошо играет на пианино и еще на арфе. Она преподает пение, хотя и не любит петь перед обществом.

— В таком случае она очень талантлива.

— Несомненно. Она говорит по-французски и по-итальянски очень хорошо и знает немного латынь, которую мой отец преподавал нам до того, как мы уехали из дома.

Элизабет усмехнулась, вспоминая свое собственное бессистемное образование.

— Я завидую вашей сестре и, без сомнения, вам тоже, хотя вы и не признаетесь в собственных достижениях. — Она остановилась и повернулась лицом к Анне. — Интересно, что подумаете вы обо мне, мисс Эджли, если я поведаю вам, как я пришла к своему небольшому запасу французских фраз? — Элизабет склонила голову набок. Озорная улыбка играла на ее губах. — Нас учил преподаватель, которому вменялось обучение французскому трех старших девочек. Однако в семье были еще две очень маленькие сестры, которые врывались в комнату и, бегая друг за другом, хватали по пути его записи и разрисовывали каракулями обложки его книг.

Анна смотрела на Элизабет в ужасе. До отъезда в школу ей не повезло иметь иных преподавателей, кроме отца, и она представить себе не могла жизнь, в которой педагоги не получали должного уважения.

— Вижу, мой рассказ потряс вас, — Элизабет с горечью рассмеялась. — Я никогда не забуду его лицо — невероятно огромные черные брови. Однажды мои маленькие сестры бегали по комнате и при этом визжали, а он, пытаясь не замечать их, выкрикивал: «Je suis heureux! Tu es heureux!» Боюсь, меня переполняло озорство, и я от души смеялась. В тот момент появилась наша мама, и он был тут же уволен. Как посмел он кричать на ее драгоценных дочурок? Прошло несколько лет, прежде чем я узнала, что французский не ограничивается неистовым криком: «Я счастлив! Вы счастливы!»

Анна рассмеялась.

— Преподаватель музыки сумел хитростью добиться нашего внимания. Он убедил маму, что мы очень талантливы и ничто не должно мешать нашим занятиям.

— Я уверена, это вовсе не было хитростью с его стороны, миссис Дарси.

— Думаю, он все-таки хитрил, и он так замудрил голову моей маме, что она до сих пор не успокоится, пока мы с бедняжкой Мэри не продемонстрируем своих талантов перед ее гостями. Жаль, что ее убежденность в моей гениальности не привела к тому, чтобы она настаивала на моих постоянных и упорных занятиях. Ваша сестра, однако, превосходно использовала свои способности.

— Она знала, что ей это необходимо. — Анна остановилась, и, повернувшись вполоборота к Элизабет, уточнила: — Эмили надеется получить место гувернантки. Как вы считаете, ей будет сложно подыскать подходящее место?

— С такой подготовкой, как у нее, нет. Может, и я смогу помочь ей, если она этого захочет.

— Мы были бы очень благодарны вам за вашу помощь, мадам.

— Честно говоря, мне бы это доставило удовольствие. А вы, мисс Эджли? Вы считаете свою работу достойной вас?

Анна невозмутимо смотрела на воду. Было невозможно угадать ее чувства.

— Школа Грэйстеда лишена разнообразия, которое может дать интересная семья, но я примирилась с тем, что проведу там многие годы. Я предпочту отсутствие новых впечатлений неопределенности положения гувернантки.