Кистей вскинул голову — глаза его были полны страхом.

—Ты уходишь?

У меня пробежал по коже холодок.

—У нас до заката два часа, — сказала я и встала. Вдруг мне не понравилось, что он находится между мной и дверью. Я его люблю, но он напряжен почти до точки слома, и мне не хотелось бы сейчас говорить «нет», если он предложит мне стать его наследницей. — Никто не знает, что ты здесь, а я быстро. — Отодвинувшись, я собрала его одежду. — Кроме того, ты же не наденешь грязное. Я постираю и вернусь до заката. Обещаю. И заодно воспользуюсь этим временем, чтобы состряпать несколь­ко зелий.

Я должна была уйти. Должна была дать ему время понять, что он справится. Иначе он бы считал, что не сможет, и попросил бы меня о том, на что я не хотела давать ответа.

Кистен опустил плечи, выдохнул.

—Спасибо, любимая, — сказал он, и я почувствовала себя виноватой. — Мне очень не улыбалось все это надевать — пока

оно в таком виде.

Я наклонилась у него из-за спины его поцеловать, и он подладил мне щеку.

—   Хочешь пока надеть рубашку Дженкса? — спросила я и высвободилась, когда он покачал головой. — Хочешь, я куданибудь заеду и что-нибудь тебе куплю, пока меня не будет?

—   Нет, — ответил он с тревогой.

—   Кистен, все будет хорошо, — сказала я, почти как заклинание.

Я хотела, чтобы он встал и я могла поцеловать его на прощание как надо.

Услышав в моем голосе огорчение, он улыбнулся и встал. Мы вместе дошли до двери, и его запах шел от охапки смятой одежды у меня на руках. Влажный после ванны, сам он почти не пахнул. У двери я замешкалась и перевесила тяжелую от пистолета сумку на плечо.

Руки Кисте на обвились вокруг меня, я выдохнула, припала к нему всем тающим телом, ни о чем не думая, просто растворяясь в нем. Под запахом мыла угадывался ладан, у меня зак­рылись глаза, и я обняла его, прижала к себе.

Долгую секунду мы так стояли, и я не отпустила его, когда попытался отодвинуться.

Он посмотрел мне в глаза и приподнял брови, увидев мой неприкрытый страх за него.

—    Все будет хорошо, — сказал он, увидев мои сомнения.

—    Кистей...

И он притянул меня ближе, наклонился меня поцеловать, наши губы встретились — и я почувствовала, что мне глаза жгут слезы. Пульс запрыгал — не просто от желания, а еще и сердце защемило. Кистей прижал меня крепче, и у меня в порыве жалости перехватило горло. Нет, ничего с ним не случится. Не должно случиться, правда ведь.

Но я слышала страх в поцелуе, в напряженных мышцах Кистена, прижимавших меня к нему—чуть-чуть сильнее, чем нуж­но. Он говорит, что все будет хорошо, но сам в это не верит. Хотя он сказал, что не боится смерти, я знала, что его ужасает беспо­мощность. И действительно это было ужасно — какой-то безли­кий незнакомец придет оборвать его жизнь, без жалости, без не­жности, без малейшего милосердия. Никакого чувства принад­лежности к семье, пусть даже извращенного. Для того, кто при­дет, Кистей будет значить меньше собаки. То, что могло бы быть обрядом посвящения, превратится в мерзкий акт убийства ради убийства. Нет, не такая смерть должна быть у Кистена.

Да, но такая у него жизнь.

Я больше не могла это выносить, отодвинулась, высвободилась. Наши губы расстались, и я посмотрела ему в глаза, где стояли непролитые слезы. Он не верит — я заставлю его пове­рить. Я докажу ему, что он не прав.

—    Мне пора, — прошептала я, и его руки неохотно отпустили мои.

—    Приходи скорее, — сказал он тоном просьбы, и я опустила голову, не в силах глядеть ему в лицо. — Я тебя люблю, — сказал он мне в спину, когда я открывала дверь. — Не забудь этого никогда.

Почти в слезах, я быстро-быстро заморгала.

— Не забуду. Не смогу забыть. Я тебя тоже люблю, — сказа­ла я и побежала, в дверь, в коридор, пока не передумала.

Не помню, как бежала по прохладной лестнице, темной от старой краски и вылинявшего ковра. Перед тем, как сесть в машину, я подняла глаза, увидела тень Кисте на силуэтом на просвечивающих занавесках. Меня пробрала дрожь — когда я чуть отпустила ключи, они задребезжали в руке. Я не знала, что власть неживых над их подчиненными так велика, что они добровольно покоряются запланированному убийству, и сейчас возблагодарила бога, что никому из них, даже Айви, не позво­нила привязать себя укусом. Хотя с виду Кистей был независим и уверен а себе, его ментальное благополучие зависело от каприза того, кому на него наплевать. И вот теперь он остался ни с чем — только я пыталась не дать безымянному вампиру убить его ради удовольствия.

Ни за что, подумала я. Кистена я люблю, но никогда не дам ни одному вампиру привязать меня к себе. Лучше умру.

Успокаивающий запах вампира и пикси просочился на первый уровень моих мыслей, пройдя через дремотную дымку, из которой я постепенно выходила сейчас. Мне было тепло и уют­но, и я, выходя из сна в бодрствование, сообразила, что свер­нулась в кресле Айви в святилище, завернутая в черную шелко­вую рубашку Дженкса. Анализировать мотивы, почему я выб­рала стул Айви, я не стала. Может быть, просто хотела какого-то уюта, зная, что сейчас она проходит через ад, а я ни черта не могу сделать, чтобы ей помочь.

Стоп, минутку. Я сплю в кресле Айви ? Это лее значит, что я...

—Дженкс! — крикнула я, поняв, что случилось, и вскакивая на ноги. Я приехала постирать одежду Кистена и, очевид­но, свалилась в сон — запас сил, набранный за восемь часов бессознательного состояния, выдохся. — Черт побери, Дженкс! Как ты мог меня не разбудить?

Боже мне помоги — Кистей! Я же его оставила одного и свалилась спать!

Я вскочила позвонить Кистену по мобильнику, резко остановилась от неожиданной боли во всем затекшем теле после спанья на кресле. Было прохладно — я глянула, проходя, на каминные часы на телевизоре, засовывая руки в прохладные рукава Дженксовой рубашки. Плечи тянуло, ныла вся спинадо поясницы.

Застегивая первую пуговицу, я вошла в кухню. Тут пахло сиренью, свечным воском, а часы над мойкой показывали то же самое.

Половина шестого? Как я могла просто взять и заснуть? Да, вчера я спала мало, но чтобы отрубиться на всю ночь? Я не сделала никаких амулетов, ничего. Черт побери, да если с Кистеном что не так, я всех поубиваю.

—Дженкс! — крикнула я снова, найдя телефон и нажав на кнопку быстрого набора. Ответа не было, и я отключила трубку, не ожидая, пока меня сбросит на голосовую почту. Жало страха пронзило меня, и я попыталась взять себя в руки, чтобы не бежать и не делать глупостей.

Сделав глубокий вдох, я повернулась за ключами от машины и остановилась, не соображая. Куда моя сумка делась?

—Дженкс, куда ты, к чертям, запропастился? — загремела я, потирая ноющее плечо. Еще болело запястье, я потрясла им, метнувшись в Гостиную проверить, не там ли эта проклятая сумка, попутно еще отмечая кучу разных болезненных ощущений от затекшей шеи до отдающей болью при ходьбе стопы. Чего это я хромаю? Ведь не такая я старая.

Дженкс не отзывался, я забеспокоилась, заглянула в пустую комнату, придерживая пальцами ноющую у плеча руку.

—Рэйчел! — обеспокоенный Дженкс появился из камина сразу вслед за своим голосом; тонкий шлейф серебристой пыльцы отмечал его путь. — Ты проснулась.

Я уставилась на пустое место, злясь — не только потому, что пришла сюда за сумкой, забыв, что тут пусто, но еще и потому, что вид у него был испуганный.

—   Ты почему меня не разбудил? — напустилась я на него, заправляя рубашку в штаны, а он рассыпал пыльцу, покрытую каминной сажей. — Кистен там всю ночь один, и трубку не берет!

—   Ты как? — спросил он, подлетая слишком близко.

Я отклонилась — и болью отозвалась шея.

—Если не считать того, что отрубилась среди моего бела дня и бросила Кистена одного, то в полном порядке, — язвительно ответила я, опираясь только на одну ногу. — Отчего ты меня не разбудил?