Галкин продолжал искать почти на ощупь, пользуясь только теми крохами света, которые проникали в пустые пространства сквозь щели в ставнях или через решетки в расположенные под высокими сводами окна. В воздухе пахло гарью. Галкина охватило отчаяние. Ему казалось, что он обошел все здание, не пропустил ни одной комнатушки, ни единой двери. По каким-то каналам не только тянуло гарью, но проникал и жар. Галкин спускался по лестнице, когда ноги, вдруг, оказались в холодной воде, а затем и вовсе потеряли опору. Он понял, это – ловушка. Но из упрямства продолжал двигаться то пешком, то вплавь.

Галкин брел по пояс в воде в кромешной темноте, каждый миг, ожидая подвоха, пока не заметил впереди свет. Там находилась высокая камера с большим зарешеченным окошком под потолком. К камере вела лестница, поднявшись по которой, Петр сначала вышел из воды, а, сделав пол шага, снова ухнул в воду: перед камерой находился квадратный бассейн (четыре на четыре метра). За ним, в сантиметре выше водной поверхности шел цементный пол. На полу было два человека. Слева лежал спеленатый по рукам и ногам Тарас. Правее, скрестив ноги, сидел «купертинец» – один из охранников Фабио.

Скорее всего, Бульбу привезли сюда первым катером до того, как Петр добрался до «Римской площадки». Именно тут была «мышеловка». Но тайны ее Галкин не ведал.

«Ну, что, бродяга, – заговорил по-английски охранник, – вот ты и попался! Лови браслеты! Не поймаешь – будешь нырять. Поймал? Отлично! А теперь надевай и защелкивай! Деваться тебе, все равно, некуда!»

– Объясни.

«А это ты видел?» – охранник показал электрический шнур с вилкой, вставленной в электророзетку. Шнур заканчивался двумя проводами, расходящимися, подобно жалу змеи. Охранник поигрывал «жалом», демонстрируя готовность немедленно опустить его в воду.

– Хочешь, я тебя в этой ванне поджарю? Мне надоело сидеть! А потом и этого сброшу, (он кивнул на Тараса). А потом выну шнур и уйду!

«Это вы придумали здорово, – согласился Галкин. – И кто интересно додумался?»

– Ты говоришь, как будто тебя не касается.

– Это уже никого не касается. Слышал взрыв?

– Ну и что?

– А то, что здание обесточено.

«Что!?» – заорал «купертинец» и начал ругаться по-итальянски. А потом, оттолкнувшись ляжками, перелетел через ванну и, как большая лягушка, плюхнулся позади нее в воду. Он удалялся, но еще долго Петр слышал его проклятья.

Галкин осмотрел Тараса. Мало того, что эти люди «вкололи» ему хорошую порцию успокоительного, они еще и связали его. Развязывать Петя не стал: нельзя было терять ни секунды.

Он взял Тараса на руки, как ребенка, перебрался с ним через «ванну», осторожно спустился по лестнице и долго двигался по воде (то брел, то плыл) в кромешной темноте, стараясь держать голову Бульбы над водной поверхностью.

По-настоящему стало трудно, когда он выбрался из воды, и она больше не помогала ему держать тяжесть. К тому же дорога шла вверх, и в раскаленном воздухе нечем стало дышать. Он был недалеко от выхода, когда пламя окружило со всех сторон. Галкин упал на колени, но не выпустил ноши. Он так крепко ее сжимал, что боялся, задушить. Потом охватила апатия. Сознание уплывало, но не сразу, а как будто рывками – то отключалось, то подключалось опять. Он не мог уже уследить за собой и двигался механически, словно кузнечик с откусанной головой. В один из моментов, когда вернулось сознание он почувствовал сильную боль во всем теле и понял, что уже не идет, а, взвалив Бульбу на спину, ползет, по раскаленному цементу.

Первой на место прибыла полиция. Притаившийся неподалеку агент Итерпола с помощью аппарата «Длинное ухо» транслировал криминальную разборку и начавшуюся пальбу на всю полицейскую Венецию.

Взрыв гранаты привел к короткому замыканию электропроводки. А когда полыхнуло пламя, были вызваны пожарные катера.

Последних закопченных участников потасовки вылавливали, как чертей, из клубов дыма. Вскрыли заржавленную парадную дверь со стороны канала, и пожарные шланги протянули непосредственно в помещения. Огонь потушили сравнительно быстро, включили всасывающий дым вентилятор и ждали, когда можно будет окончательно осмотреть здание, проверить, не остался ли кто-нибудь на месте пожара.

Неожиданно, у задней двери, из которой еще клубами валил дым, возникла страшная фигура с черным обгоревшим лицом, в мокрой свисавшей клочьями одежде. Она казалась жутким привидением, несшим на руках другое привидение. Фигура согнулась, опустила лежавшее на руках тело, прислонила к стене, но выпрямиться уже не смогла и свалилась рядом сама.

Подошел Беленький, попросил помощника: «Взгляни, они живы?»

– Живы. Но здорово угорели.

– У обоих проверь документы. «У обоих?!» – переспросил помощник.

– Разумеется!

– Но здесь только один!

В следующее мгновение раздался голос Светланы: «Боже мой, это – Тарас!?»

А Галкин был уже далеко. Он плелся по каким-то улочкам, вдоль каналов, цепляясь за решетки ограждений, переползая горбатые мостики, стараясь подальше уйти от шума и криков, от треска пожарных насосов, от нестерпимой гари. Глядя на его закопченное лицо и рваную одежду, редкие прохожие, не оборачиваясь, ускоряли шаги. А он торопился как можно быстрее уйти от страшного места. Неожиданно, городские теснины раздвинулись, открыв островную заводь, сплошь заставленную «отдыхающими» гондолами. Плоскодонки лежали на воде, как прижавшиеся друг к другу, после трудного марша солдаты. Глядя на них, Петя терял последние силы. Ему самому безумно хотелось лечь и, от всего отрешившись, провалиться в блаженный сон. Он забрался в одну из гондол, там, где заводь сужалась, заполз под синюю ткань, предназначенную для навеса и «ухнул» в омут тяжелого полу сна, полу забытья.

Очнулся он оттого, что кто-то притронулся, пытаясь установить, жив ли он, и есть ли что у него в карманах. То был безобидный бомж. В следующее мгновение, когда Галкин вскочил и «на пропеллере» «рванул» на причал, бомж заорал благим матом: ‘Mamma mia, qui e il diabolo!’ (Мамочка, – здесь дьявол!). Петя проверил карманы – слава богу все было цело. Он спустился к воде, (не в силах забыть, что пятнадцать процентов городской канализации здесь спускают в каналы) намочил платок, стер с лица обгоревшие усы и бороду, снял и спрятал в мусорный бак прожженную и прохудившуюся во многих местах кожанку, предварительно переложив все из ее карманов. Когда, избегая людные улицы, он пробирался к гостинице, было уже темно.

Незаметно прокравшись в номер, Галкин помылся, переоделся, лег в постель и проспал всю ночь и весь день. Вечером следующего дня сходил в пиццерию, прилег и проспал до следующего дня. Оказалось, что накануне вечером приехала «родная» московская группа. А на сегодня уже намечалась экскурсия по центру Венеции.

У старшей группы Галкин спросил: «Я слышал, во Флоренции была драка?» «Мы сами не поняли, что это было, – сказала она, – какие-то отморозки пытались схватить мужчину и женщину. Парня им удалось увезти. Женщину отбили. По-моему она русская, но из другой гостиницы.»

– Оказывается, в Италии не безопасно.

– Думаю, это исключение. Кстати, у нас отличился Виталий.

– Каким образом?

– Вел себя геройски, пытался отстоять парня, и отстоял бы, если бы полиция не задержалась. Между прочим, Виталий – неплохой человек, только любит шутом прикинуться. На него нельзя обижаться. Его можно понять, ведь ему очень досталось.

– Во время драки?

– Я не это имела в виду. У него тяжелое горе. Он угодил в аварию. Сам как-то выкарабкался, а жену и ребенка похоронил.

– Этого я не знал. А где он работает?

– По-моему в прокуратуре.

– Прокурор?

– Понятия не имею. Знаю только, – в прокуратуре.

Все эти дни Галкин чувствовал себя предельно загруженным. А последние два дня он был просто без сил. И только сегодня утром, наконец, ощутил свободу. Последние события виделись сквозь некую дымную гарь и казались сомнительными, как бывают сомнительны факты, происходившие вперемежку со сновидениями.