«Очевидно, я что-то не понимаю, – рассуждал Петр. – Раньше казалось, что „охотники“ не знают меня и чтобы добыть сведения готовы проследовать за группой в гостиницу. Действия Фабио это как будто бы подтверждают. Но почему не приехал Барков. Не потому ли, что ему давно все известно? Выходит, у Баркова и Фабио – разные цели, и каждый действует сам по себе. Может быть, они рассорились?» Галкин успел почувствовать, что Барков со своим итальянским приятелем не вполне откровенен. Но было здесь что-то еще, нечто очень существенное, чего Петр никак не мог уловить.

Он научился заранее продумывать действия, чтобы лучше использовать свои качества. Галкин привык считать их естественными, но при этом старался не подвергать никого смертельной опасности. Однако он не был достаточно опытен, чтобы читать коварные замыслы.

Галкин торопился. Миновав стометровый тоннель под идущими к вокзалу железнодорожными линиями, он принял вправо и углубился в лабиринт улочек и домов, зажатых между железной дорогой, сортировочной станцией и большим кладбищем. Он искал здание, где вчера оставил Тараса. Такси выезжало по другому тоннелю, расположенному далеко от того, по которому он только что шел: тоннели были с односторонним движением. Даже помня адрес и, мысленно, представляя себе карту, он с трудом находил дорогу и до конца не был уверен, что идет правильно. Он двигался, чувствуя, что теряет время, проклиная собственную медлительность. Но, в конце концов, вышел на улицу, где вчера стояло такси, а, перейдя перекресток, увидел знакомую парадную дверь, на три ступеньки поднимавшуюся над мостовой. Только теперь обратил он внимание на едва заметную вывеску: «Общество купертинцев».

Галкин сходу нажал кнопку звонка. А когда спросили: «Вы кто?», нажал копку снова. Он помнил пароль, но из принципа не желал им воспользоваться. Потом услышал выражение недовольства по-итальянски – что-то вроде «Кого там черти носят?», и опять нажал кнопку. На этот раз дверь приоткрылась, и охранник выглянул. Петр не собирался с ним объясняться, он уже «был в пропеллерном состоянии» и так резко дернул парня к себе, что тот скатился со ступенек на тротуар, и дверь на пружине захлопнулась. Галкин уже мчался по широкой лестнице на второй этаж и только там остановился, «переходя на вибрацию», осмотрелся, прислушался, перевел дыхание.

Стороживший карцер охранник стоял посреди площадки второго этажа. Его привлекли шум и хлопанье двери. На нижней площадке появился второй охранник. Взглянув на монитор камеры наружного вида, за которым почему-то никто не сидел, он вскрикнул, позвал стоявшего на лестнице, и вместе они втащили коллегу, лежавшего на тротуаре. Потом вызвали подкрепление с третьего этажа, оказали бедняге первую помощь, увели в комнату отдыха, и тщательно затерли кровь на полу и ступеньках, чтобы скрыть следы ротозейства.

А в это время Галкин, отворив окошко, через которое в карцер подавали еду, заглянул внутрь. Бульба стоял у зарешеченного окна, глядя во двор, где «купертинцы» развивали свои «летательные» способности. Сейчас, руководствуясь соображением: «меньше знаешь – лучше спишь» и не желал, чтобы Тарас узнал его. Петр быстро проверил на себе парик, усы, брови и прочее и только тогда постучал по окошечку. Бульба вяло повернул голову. Галкин постучал еще раз и положил на подставку для подносика два предмета: мобильный телефон Баркова и взъятую у Баркова фотографию госпожи Бульбы.

Через амбразуру он видел, как Тарас подошел, взял обе вещи в руки и, изменившись в лице, спросил: «Кто вы?»

«Возьмите!» – по-английски приказал Галкин, «исчезая из вида». Внизу стало шумно: стукнула дверь, послышались знакомые голоса. На площадке первого этажа столпились охранники, а сторож карцера скользнул снизу на свое место. Игорь Николаевич выглядел по-прежнему мрачным. Фабио удалось довольно быстро (быстрее, чем рассчитывал Петр) прийти в себя после действия эфира и встречи с карабинерами и, судя по всему, он был доволен собой. «Как там наш русский?» – спросил он снизу вверх у сторожа карцера. ‘Nutto e in ordine!’ «Все в порядке», – бодро ответил тот.

– Завтра мы переводим его в другое место.

– Куда?

– Куда надо.

«Ребята, – обратился Фабио к тем, кто сейчас с ним приехал. – Вам сегодня досталось. Теперь отдыхать! А у меня совещание». Он прошел вместе с Барковым по коридору в свой кабинет и повернул изнутри дверной ключ.

«Надо дать возможность Тарасу воспользоваться телефоном», – рассудил Галкин. В это время охранники с нижней площадки потихоньку начали расходиться. Сторож карцера, стоя над ними у кромки лестницы на втором этаже, игриво перекатываясь с носка на пятку, интересовался: «Ребята, это точно, что вам сегодня досталось?» Ему не успели ответить: нога охранника соскользнула; он потерял равновесие и, вскрикнув, покатился вниз. «Доигрался!» – сказали «ребята», утаскивая второго пострадавшего в комнату отдыха. А Галкин не испытал никакого восторга, отмечая про себя, что его бойцовские навыки не просто совершенствуются, а начинают обретать некую зловещую агрессивность.

Ему стало муторно и хотелось есть. Он не знал, как долго протянется совещание, но не мог позволить себе уйти. Надо было дождаться Баркова и заполучить информацию из диктофона.

В этот момент с шумом распахнулась дверь во двор. По пандусу, который вел со двора на верхние этажи вновь, как вчера, «зашлепали большие лягушки». Вереница наголо бритых мужчин в плавках с подогнутыми по себя ногами и взглядами, устремленными вдаль, прыжками поднималась в свои помещения. Пока на лестнице и в коридорах шумело, Галкин краем уха слышал, что Бульба во всю использует только что обретенный «мобильник».

В этот раз все прошло мирно: никто ни с кем не столкнулся. Когда шум стих, запахло пищей, и Галкин решил прогуляться по зданию. Он успел заметить, что в последнее время здорово поднаторел в умении переключать свое состояние из обычного – в «вибрационное» или «пропеллерное». Больше не надо было заранее ставить задачу. Все достигалось автоматически на подсознательном уровне.

Галкин поднялся на этаж «купертинцев» частью похожих на монахов Тибета (голорукие в бордовых хламидах), частью – на францисканских монахов (в сереньких балахонах с капюшонами). Двигаясь среди «левитантов», он был виден, пока на него не смотрели, и «пропадал», когда появлялась униформа охранника. Псевдомонахи казались погруженными в себя. Для них не существовало ни Аллаха, ни Христа, ни Будды. Каждый был сам по себе. Самодовольные, полные значительности, не замечая друг друга, они возвращались после трапезы в помещения отдыха, громко рыгая, стреляя из всех своих «сопел», будто разогревая двигатели. Он даже подумал, не здесь ли таится секрет их «подъемной силы». Должно быть, каждый из них почитал себя исключительным. В их дортуарах пахло не пищей, и даже не потом, а серой и преисподней, и Галкин поспешил возвратиться на первый этаж.

Возвращаясь, он думал: «А как же я сам выгляжу со стороны?» Он не считал себя особенным, все объясняя несчастным случаем. Петр представлял себя бегемотиком, которого в детстве ударили по носу. Просто выросла «шишка-рог», и он стал этим пользоваться, что перекликалось с известной сказочкой про любопытного слоненка, которому на реке Лимпопо крокодил вытянул нос в хобот и, таким образом, вооружил против мучителей. Но это – совсем другая история.

Когда в двери, за которой шло совещание, повернулся ключ, «вибрирующий» Петя ждал у стены, напротив, с подготовленным диктофоном в руке. А когда появился Игорь Николаевич, Галкин привычно сменил приборы в его кармане, потом «подвалил» к Фабио и вытянул все документы, что были при нем: пора было познакомиться ближе. Затем – «отвибрировал» в сторону, чтобы наблюдать и прислушиваться. Приятели (Фабио и Барков) выглядели надутыми и заговорщицки о чем-то перешептывались.

Разговаривая одними губами, они вышли на улицу, приблизились к машине, и Петя услышал, как Барков спросил: «Фабио, ты серьезно думаешь, что он нас слышит»?