ХРУЩЕВ предложил утвердить отчет, за исключением моего мнения о Югославии, руководство которой, якобы, проводит явно не коммунистическую линию в строительстве Югославии и во взаимоотношении с Советским Союзом. Затем ХРУЩЕВ сказал: «За время Вашего отсутствия Президиум ЦК провел партполитактив Министерства Обороны. По этому вопросу доложит СУСЛОВ.

СУСЛОВ начал с того, что «на партактиве установлено, что Министр Обороны Маршал ЖУКОВ в своей деятельности проводит неправильную политическую линию, игнорируя политических работников, игнорируя Главное Политическое Управление, а политработников считает бездельниками. Маршал ЖУКОВ груб во взаимоотношениях с подчиненными и поощряет тех, кто прославляет его, как выдающегося полководца».

Взял слово МИКОЯН: «Мне непонятна и до сих пор волнует одна фраза, сказанная ЖУКОВЫМ на Президиуме ЦК во время борьбы с антипартийной группой МАЛЕНКОВА—МОЛОТОВА. ЖУКОВ сказал: «Если будет принято решение, предложенное МАЛЕНКОВЫМ, то он — ЖУКОВ не подчинится этому решению и обратится к армии. Как это понимать?» Я тут же ответил, что: «Да, это было сказано, но я говорил, что обращусь через парторганизации Армии к партии, а не к армии». «Значит Вы сознательно об этом говорили? — сказал МИКОЯН. — А я думал, что Вы тогда оговорились». «Вы что забыли ту обстановку, которая тогда сложилась» — ответил я МИКОЯНУ.

Затем выступил БРЕЖНЕВ. Он наговорил что было и чего никогда не было. Что я зазнался, что я игнорирую ХРУЩЕВА и Президиум, что я пытаюсь навязывать свою линию ЦК, что я недооцениваю роль Военных Советов и пр.

Затем выступил ХРУЩЕВ. Он сказал: «Есть мнение освободить товарища ЖУКОВА от должности Министра Обороны и вместо него назначить маршала МАЛИНОВСКОГО».

Есть также предложение после завтра провести Пленум ЦК, где рассмотреть деятельность товарища ЖУКОВА».

Предложение было, конечно, принято единогласно.

Вся эта история против меня, подготовленная как-то по-воровски, для меня была полной неожиданностью. Обстановка осложнилась тем, что в это время я болел гриппом. Я не мог быстро собраться с мыслями, хотя и не в первый раз мне пришлось столкнуться с подобными подвохами. Однако, я почувствовал, что ХРУЩЕВ, БРЕЖНЕВ, МИКОЯН, СУСЛОВ и КИРИЧЕНКО решили удалить меня из Президиума, как слишком непокорного и опасного политического конкурента, освободиться от того, у кого ХРУЩЕВ остался в долгу в период борьбы с антипартийной группой МАЛЕНКОВА — МОЛОТОВА.

Эта мысль была подтверждена речью МИКОЯНА на Пленуме. Он сказал: «Откровенно говоря, мы боимся ЖУКОВА».

Вот, оказалось, где зарыта собака. Вот почему надо было меня отослать в Югославию и организовать против меня людей на то, что было трудно сделать при мне.

Возвратясь на квартиру с Президиума ЦК, я решил позвонить ХРУЩЕВУ, чтобы выяснить лично у него истинные причины, вызвавшие столь срочное освобождение меня от должности и постановку обо мне вопроса на созванном Пленуме ЦК КПСС. Я спросил: «Никита Сергеевич! Я не понимаю, что произошло за мое отсутствие, если так срочно меня освободили от должности Министра и тут же ставится вопрос обо мне на специально созванном Пленуме ЦК?» ХРУЩЕВ молчал. Я продолжал: «Перед моим отъездом в Югославию и Албанию со стороны Президиума ЦК ко мне не было никаких претензий и вдруг целая куча претензий. В чем дело? Я не понимаю, почему так со мною решено поступить?»

ХРУЩЕВ ответил сухо: «Ну, вот будешь на Пленуме, там все и узнаешь».

Я сказал: «Я считаю, что наши прежние дружеские отношения дают мне право спросить лично у Вас о причинах столь недружелюбного ко мне отношения».

ХРУЩЕВ: «Не волнуйся, мы еще с тобой поработаем».

На этом, собственно говоря, и закончился наш разговор.

Я ничего не узнал от ХРУЩЕВА, но понял, что ХРУЩЕВ лично держит в своих руках вопросы о моей дальнейшей судьбе, перспективы которой были втумане.

На Пленуме первыми выступили СУСЛОВ, БРЕЖНЕВ, КИРИЧЕНКО, ФУРЦЕВА и МИКОЯН. В их речах сквозила какая-то недоговоренность, но я понимал, что все дело клонится к тому, чтобы избавиться от меня, удалить меня из ЦК.

БРЕЖНЕВ и МИКОЯН сказали, что я игнорирую ХРУЩЕВА, как первого секретаря ЦК. В качестве примера они ссылались на два факта.

Первый факт. Лето 1957 г. ХРУЩЕВ по приглашению ЦК СЕПГ посетил ГДР. Накануне прибытия ХРУЩЕВА в Берлин, мне позвонил К.К. РОКОССОВСКИЙ, который проверял боевую готовность советских войск в ГДР. РОКОССОВСКИЙ сказал: «Завтра в Берлин прилетает ХРУЩЕВ, а мы вывели войска в поле, учение закончится не раньше как через пару дней. Что нам делать с А.А. ГРЕЧКО?»

Я ответил: «ХРУЩЕВ прилетает в Берлин по приглашению ЦК СЕПГ. Вам надлежит проводить начатое учение. Когда оно будет закончено, тогда Вы и ГРЕЧКО представитесь товарищу ХРУЩЕВУ».

Когда ХРУЩЕВ прилетел в Берлин, среди встречающих не оказалось командования группой советских войск и Маршала РОКОССОВСКОГО, не оказалось и почетного караула от наших войск.

Второй факт. В то же лето ХРУЩЕВ был в Эстонии и собирался проехать на машине в город Ленинград.

Из Ленинграда мне позвонил командующий Ленинградским округом генерал ЗАХАРОВ и сказал, что ленинградцы собираются ехать встречать ХРУЩЕВА на границе Эстонии и Ленинградской области, ехать ли и ему с областными руководителями.

Я дал указание ЗАХАРОВУ встретить ХРУЩЕВА в Ленинграде. Генерал ЗАХАРОВ доложил ХРУЩЕВУ, что я, якобы, запретил ему встречать его вместе с областным руководством на границе области.

Эти два факта, видимо, серьезно задели самолюбие и все возрастающее тщеславие ХРУЩЕВА. Мне он тогда ничего не сказал, но, видимо, излил свою обиду на меня перед БРЕЖНЕВЫМ и МИКОЯНОМ.

Я считал и считаю, что я тогда правильно поступал, так как Уставами Советской Армии не предусмотрена особая встреча Секретаря ЦК КПСС, а перед законом у нас должны быть все равны.

Я считал, что возрождать культ личности никто не имеет права и, тем более, культивировать идолопоклонство.

Из партийных и советских работников на Пленуме почти никто не выступал, но зато выступили единым фронтом большинство маршалов, которые при мне занимали должности заместителей Министра Обороны, и начальник Главного Политического Управления ЖЕЛТОВ.

Чувствовалось, что они были заранее подготовлены к тому, чтобы всячески принизить и очернить мою деятельность. Особенно в этом направлении старались МАЛИНОВСКИЙ, СОКОЛОВСКИЙ, ЕРЕМЕНКО, БИРЮЗОВ, КОНЕВ и ГОРШКОВ. После их выступления сговор был налицо.

Выступавшие сводили дело к тому, что я, якобы, игнорирую партполитработу а армии, пытаюсь оторвать армию от ЦК и прочее…

Но это, собственно говоря, была дымовая завеса, а истинная цель состояла в том, чтобы немедля избавиться от меня, чтобы я не стоял на дороге тех, кто всеми способами рвался к славе и не хотел делить ее с кем-либо другим.

Было ясно и то, что по мне решили ударить главным образом руками военных, которые были заранее подготовлены и в своих выступлениях старались наперебой дискредитировать мою деятельность, всячески принижая мои заслуги в годы Великой Отечественной войны, договариваясь при этом до явного абсурда и фальсификации.

Даже ХРУЩЕВ и тот вынужден был одернуть маршала А.И. ЕРЕМЕНКО, который в пылу своей крикливой подхалимской речи сказал: «А что ЖУКОВ, говорят он осуществлял личное руководство Сталинградской битвой, а его там и не было».

ХРУЩЕВ: «Ну, Андрей Иванович, ты это зря. ЖУКОВА, как полководца, мы знаем хорошо. У кого не выходило на фронте, у ЖУКОВА всегда выходило и выходило хорошо».

На Пленуме ЦК была выставлена картина художника ЯКОВЛЕВА, который задолго до Пленума умер.

О существовании этой картины я узнал только за два месяца до Пленума ЦК. Как-то ко мне пришел начальник Главного Политического управления ЖЕЛТОВ и сказал, что у него есть картина ЯКОВЛЕВА, где художник очень хорошо написал меня на фоне поверженного Берлина.

Я попросил показать эту картину. Картина мне лично понравилась и, конечно, не потому, что на ней изображен я на вздыбленном коне, а потому, что в ней я почувствовал любовь художника к Советской Армии, разгромившей самый черный оплот империализма — фашистскую Германию.