Ф. растолкал меня рано. Мы пили кофе на кухне, разглядывая сырое утро за окном. Где-то на улице пронеслась невидимая сирена. Вряд ли после ливня мог случиться пожар. Может, это ехало начальство, может, у кого-то случился инфаркт, а может, кого-то изнасиловали. В любом случае что-то нехорошее.

– Ты писал, умер сосед из пятой квартиры, – сказал Ф., когда звук сирены растаял.

– Да. Сердце остановилось.

Ф. кивнул так, будто обо всем догадывался. Потом глянул на стену, где красной помадой лоснились цифры Аниного телефона.

– Это номер той девушки, которая пишет диплом? – спросил Ф.

– Да. Но я ей больше не звоню.

– Значит, и она тоже. Еще один человек, которого ты потерял, Растрепин. Жаль. Очень красивые цифры.

– Разве цифры бывают красивыми?

– Конечно, только цифры и бывают, не слова…

Ф. допил кофе, вымыл чашку в раковине и заявил, что ему пора.

– Ф., я могу остаться в твой квартире?

– Оставайся пока. Хотя я все равно считаю – тебе нужно отсюда уезжать. Рано или поздно.

– …рано или поздно…, – повторил за ним я.

Мы спустились вдвоем по темной лестнице подъезда, и стены пахли мокрой штукатуркой. Перед крыльцом во дворе разлилась огромная лужа. Ф. принялся ее аккуратно обходить по краю так, чтобы не испачкать дорогие туфли.

– Я больше никогда сюда не вернусь, – произнес он, когда обошел лужу.

– Друг, – сказал я.

– Друг, – согласился он.

Ф., ссутулившись, пошел дальше по двору, огибая лужи. Рядом с Домом, он выглядел совсем чужим, словно и не провел здесь детство. Выглядел чужим человеком с другой планеты, не с Урана Я долго смотрел ему вслед, а затем не выдержал и закричал:

– Ты лошадь, Ф.! Ты совсем, как лошадь!!!

Начальство поручило мне привезти лошадей. Был юбилей фирмы, и устраивалась корпоративная вечеринка в рыцарском стиле. Приглашенные актеры театра должны были стоять рядом с лошадьми у входа в ночной клуб «Анаконда» и изображать оруженосцев.

Стоял хмурый март. С самого утра шел дождь. По улицам нехотя полз мокрый транспорт. Бурое гнилое солнце цеплялось за сатиновое небо. Как всегда бывает в преддверии праздника, настроение у меня испортилось.

Еще накануне, я договорился с руководством мясокомбината, что они предоставят грузовую фуру для лошадей. Часов в пять, на этой фуре я поехал за город в конноспортивный клуб. Водитель фуры всю дорогу рассказывал о том, что его дочь играет на пианино. Вдоль трассы тянулись деревья с ветками тонкими, как кости карасей.

В конноспортивном клубе меня ждали. Навстречу вышел конюх в испачканных джинсах женского фасона. Джинсы неряшливо были заправлены в кирзовые сапоги. Голова конюха, обходившаяся без шеи, плотно крепилась к его широким плечам. На его круглом сером лице расплющился сломанный нос. «Наверное, конь лягнул», – подумал я. Конюх снисходительно посмотрел на мои отполированные туфли и велел идти за ним.

Мы пошли через стойла. В загонах переминались лошади. Из их ноздрей шел густой пар. Красивая светловолосая девушка в сюртуке и гетрах, счищала грязь с подков жеребенка. Где-то я слышал, что у наездников ягодицы со временем становятся грубыми, как пятка…

Изгородь загона, к которому мы вышли, пропиталась слякотью и пахла сырой трухой. За изгородью бродило пять лошадей. Во влажных опилках манежа, они оставляли четкие отпечатки копыт.

– Договаривались о двух лошадях, – сказал конюх, – какие?

– Эти: желтая и разноцветная, – я наугад ткнул пальцем.

– Соловая и чалая, – презрительно поправил конюх.

Он зашел за изгородь, взял под узду соловую и чалую, повел их в обход загона к фуре Водитель стоял неподалеку от грузовика и о чем-то беседовал с девушкой, которую я видел в стойлах. Наверное, они беседовали о фортепианной музыке. Заметив нас, водитель подошел к фуре, открыл двери фургона. Одна из створок помостом откинулась к земле, как панель мобильного телефона.

– Заводи, – сказал водитель конюху.

Конюх подвел лошадей к помосту, но те заартачились. Соловая заржала, а чалая попыталась стать на дыбы.

– Не идут лошадки, – сказал водитель.

Вдвоем с конюхом они долго пытались завести лошадей внутрь. Вдруг повалил мокрый снег. Каждая снежинка была размером с пельмень. Я закурил, прикрывая ладонью огонь сигареты. Вверху катились тяжелые сумрачные облака: мимо белого яблока луны, мимо красного яблока заката…

– Они не пойдут, – наконец сказал подошедший ко мне конюх.

– Почему? – спросил я.

– Они боятся. Это фура из мясокомбината – она возит скот на бойню.

– Возьмите других лошадей.

– Они тоже не пойдут.

– Попробуйте.

Конюх сплюнул:

– Они не пойдут, парень. Они все чувствуют.

– Что они могут чувствовать?

– Смерть. Они чувствуют смерть. Фура пахнет смертью.

– Мы заплатили за них деньги, – напомнил я и для убедительности тоже сплюнул.

Конюх отрицательно закачал головой и от этого стал похожим на болванчика:

– Они не пойдут, парень. Они не пойдут.

…белогривые лошадки.

Я полз рядом с Ф. по пыльной тропинке между зарослей цветущего можжевельника. Воздух, казалось, пропитался джином, словно перегаром. От его запаха кружилась голова. Тело штормило: гравитационное поле Земли меняло свои тяжести.

– Чувствуешь? Ядерный взрыв сместил планету с орбиты, – сказал Ф.

– Чувствую, – сказал я.

– Т-ш-ш-ш. Не вспугни пингвинов. Если они взлетят, то насторожат пограничников.

Я вспомнил, что по пути нам действительно пару раз попадались пингвины, похожие на урны, но, завидев нас, пугливые птицы тут же прятали свои жирные туши в плотных зарослях.

Внезапно я ощутил еще один планетарный скачок. Тошнота подступила к горлу. Гравитация изменилась, и я с отчаяньем понял, что не могу пошевелить даже пальцем.

– Ф. – сказал я, – Я не могу ползти дальше. Эмигрируй сам, без меня.

– Не говори глупостей, до границы совсем чуть-чуть. Вон будка пограничника, – я действительно увидел синюю будку, похожую на газетный киоск. В ней сидел пограничник и смотрел в небо, наблюдая, не появятся ли там встревоженные пингвины. У пограничника была зеленая форма с золотыми эполетами и аксельбантами.

– Не могу. Я остаюсь на родине, – сказал я.

– Граница рядом Не дури. Сразу за ней – Париж. Цивилизация, Заграница. Туда ударной волне не добраться.

– Ладно, – согласился я. – Уговорил.

Я сосредоточился, напрягся. Проползти дальше, хоть и с превеликим трудом, мне все же удалось. Когда мы, наконец, подползли к границе и поравнялись с будкой пограничника, Ф. поднялся на ноги.

– Поднимайся и ты, – сказал Ф. мне.

Я поднялся и отряхнул пыль с колен.

– Ваши документы! – сказал пограничник.

Ф. порылся за пазухой и достал оттуда томик «Творческой эволюции» Бергсона. Пограничник внимательно ознакомился с содержанием документа и сказал:

– Все в порядке, – он поглядел на меня и задал вопрос – А где ваши документы?

– У меня нет документов, – ответил я, – Зато я знаю пароль.

– Назови пароль.

– Люди и блики. Усталые лица. Сердце от скуки в ребро постучится. Бьется – открой, пусть увидит с глазами грязь под травой, небеса над домами.

Тут в пограничнике я неожиданно узнал инвалида Володю.

– Володя, дружище, ты теперь пограничник?

– Да, – ответил инвалид Володя, несколько замявшись, – Меня все-таки забрали в армию, сволочи. Не пожалели мои больные ноги.

– Володя, – сказал Ф., – поползли с нами. Ты знаешь, мы ползем в Париж, за границу. Там целебный климат – он тебя живо сделает здоровым.

– Действительно, Володя, поползли, – подхватил я.

– Нет, – сказал Володя, – Эмиграция – это одно, а дезертирство – другое. Я не могу. Хотя, за приглашение – спасибо.

– Ну, как знаешь, – сказал Ф.

– Как знаешь, – сказал я.

Мы с Ф. опять легли на брюхо и поползли через границу. Межа границы проходила прямо через тропинку сплошной меловой полосой, будто разметка футбольного поля.