– И вы приходили сюда ночью?

– Я одна сюда приходила. Только маме не говори – она не знает. Я все тогда пыталась огни увидеть. Иногда мне казалось, я их вижу, а потом я понимала, что это просто луна отражается в воде.

– И ты не боялась?

– Немножко. Но я здесь нашла подкову. Значит, это место мне приносит счастье…

… Довольно долго мы сидели с ней молча. Сидели на горячих валунах гранита и смотрели на искусственное море. Солнце перевалило за точку зенита. Внезапно, над поверхностью воды выпрыгнул, изогнувшись дугой, и опять нырнул в глубину, сверкнув оранжевым брюхом, огромный карп, размером с автомобильную покрышку. Как и карпу, мне отчаянно захотелось купаться.

– Пойду, поплаваю, – сказал я.

Я стянул с себя сандалии, шорты, футболку, снял солнечные очки. Медленно стал заходить в воду. Илья еще не наступил, но вода здесь уже начинала цвести – будто в нее добавили зеленый химический краситель.

Окунувшись, я быстро поплыл кролем.

– Ты куда? – услышал я оклик Ани.

– За скипидаром! – попытался я крикнуть в ответ, но чуть не захлебнулся…

Часы Ани показывали десять вечера. Мы сидели рядом с турбазой «Кристалл» и ждали автобус. Я курил, прислонившись спиной к прутьям забора. Прутья увивала виноградная дичка. Со стороны турбазы полифонично текла украинская песня. Пожилые женщины сидели в освещенной беседке и пели о любви, о ночи, о звездах, о дубовой роще и о русалках, и слушать их было очень приятно…

Незадолго до этого я заходил в сарай дежурного, но Борисыча там не было. Наверное, его смена закончилась. Надеюсь, его не убила жена, и он починил транзистор, и плыл теперь где-то по волнам на своей яхте.

Желтый турецкий «Карсан» подкрался откуда-то со стороны поселка. Все места в нем были заняты. К счастью, водитель неожиданно оказался моим знакомым. Он теперь водил пригородный автобус. Я спросил у него, как его дочь, и как пианино, и он за это пустил нас бесплатно, даже Кида.

Мы сидели на сумках в проходе. В салоне ехало много людей: с турбаз, лагеря и поселка. Кто-то вез наполненные куриными яйцами плетеные лукошки, кто-то вишневые саженцы, кто-то орущую рэп аудио-систему. Рядом с нами, женщина на руках держала запеленатого ребенка. Ребенок был маленький и розовый, и становилось ясно – он родился не раньше минувшей весны. Я держал на руках спаниеля. Хоть по человеческому счету, мы с ним были приблизительно ровесники, но он тоже выглядел сущим ребенком.

– Почему ты мне ничего не рассказываешь, Растрепин? – спросила Аня, когда мы выехали на автостраду.

– О чем?

– Об уране.

– А почему ты решила, что я что-то могу рассказать?

– Я поняла это вчера ночью, на пирсе, когда ты говорил про богов и про серп.

– Наверное, потому не рассказываю, что знаю пока слишком мало. Подожди немного, и ты все узнаешь. Времени ведь еще достаточно.

Аня махнула рукой и отвернулась к окошку. Я почесал пузо Киду. Собака довольно заворчала.

– Эта мерзкая собака уже любит тебя больше, чем меня, – обижено сказала Аня. – Вообще то Кид не любит чужих. А к тебе привязался так, будто ты его хозяин, а не я.

– Не ревнуй, – засмеялся я. – Просто к собакам нужно знать подход.

Автобус резко подпрыгнул на ухабе. И рядом с нами ребенок, причастный всем тайнам, заплакал громко, надрывно, а я почему-то подумал, что мы сегодня назад можем и не вернуться…

Осенью все по-другому. Даже троллейбусы иные – они похожи на диковинных животных. Целыми днями напролет, они передвигаются с места на место, следуя своему электрическому инстинкту. Весь город становится прозрачным. Его улицы чисты – они дышат последними в году южными циклонами. Деревья погружаются в летаргию и разглядывают сны о весне. Птиц мало, одни уже улетели в Африку, а другие еще не прибыли из-за полярного круга. В небе, все еще беспечно синем, катится горячее багряное солнце. Оно похоже на палый кленовый лист – этот печальный логотип осени.

Осень всегда меня успокаивала. Очар очейновенья. История с заваленным сервером приобретала нелестный для меня оборот и грозила серьезными осложнениями на работе. Я шел по старому парку. Мне нужно было расслабиться. С собой у меня имелись литровая пэт-бутылка нефильтрованного пива и новая переводная книга Мураками. После «Охоты на овец» я каждый раз покупал его новый роман. И каждый раз клялся, что этого делать больше не буду. Впрочем, пить пиво из пластика я тоже зарекался неоднократно.

Я расположился на сухой траве под старым вязом. Откупорил книгу и открыл бутылку. В сентябрьском воздухе смешались запахи свежей типографской краски, хмеля и пшеницы. Угроза увольнения перестала меня пугать…

…От чтения меня оторвал шорох листьев. Я поднял глаза. На меня бежала черная собака с желтыми подпалинами. Это был ротвейлер. Черная собака с желтыми подпалинами! Оранжевый ошейник! Не может быть…

Меня повесили, как преступника, но вот, веревка лопнула, и палач обязан меня отпустить. Это был тот самый ротвейлер. Тот самый.

– Шериф! Шериф! – позвал я собаку.

Собака остановилась, зачем-то понюхала куст сирени, потом глянула на меня, зарычала и побежала в мою сторону. Она потерялась четыре дня назад, увязавшись за течной сукой. Осенний голод выгнал из-под ее кожи жир. И теперь, под короткой темной шерстью собаки проступали сухие мышцы, мышцы культуриста, который ничего не ел перед соревнованиями. Не прошло и нескольких секунд, как я уже сидел на дереве.

Ротвейлер понюхал пиво, зарычал, стал грызть книгу. Судя по всему, 'собака не слишком жаловала современную японскую прозу. Нужно отдать ей должное: с романом Мураками она поступала так, как и нужно поступать с романами Мураками.

Надо было звонить начальнику охраны. Я набрал номер.

– Егорыч!

– Не кричи.

– Егорыч, тут Шериф!

– Шериф? Собака хозяйская?

– Нет, блин, молдавская футбольная команда, с тренером и массажистом.

– Слушай, придурок. Я за этой собакой по всему городу, что веник драный, уже четвертый день гоняю. Будешь шутить, я тебе задницу на рожу натяну.

– Егорыч, не злись. Тут действительно Шериф, собака. Ошейник оранжевый.

– Ты где?

– В Старом Парке, недалеко от памятника героям молодогвардейцам. Сторожу зверя.

– Буду через десять минут.

Я засек время. Егорыч подъехал через восемь с половиной. Подъехал на синем микроавтобусе боксерского клуба с изображением двух сомкнутых перчаток на капоте.

– Ну, придурок, – опустил стекло Егорыч, – кто тут кого сторожит?

Ротвейлер, наконец, оставил книжку в покое, опять залаял и побежал к микроавтобусу. Егорыч благоразумно нажал кнопку стеклоподъемника. Сквозь тонировку я смутно видел, что он делает мне какие-то знаки. Я похлопал себя ладонью по уху – ничего не слышу. Зазвонил телефон. На экране высветилось: «YEA, GO REACH!». Всегда любил каламбурить.

– У аппарата, – сказал я.

– Я вижу, что у аппарата, придурок.

– Есть предложения?

– Не мешай думать.

– Ты из боксерского клуба?

– Да.

– Мог бы бойцов своих захватить. Они бы разобрались.

– Ну ты, голова рыбья. Эту собаку мы с тобой вдвоем нашли. Я и ты. Дошло?

– Дошло, – сказал я. – Слава – продукт эксклюзивный.

– Соображаешь…

В телефоне повисла тишина – звук раздумий Егоры-ча. У Егорыча был свой небольшой бизнес на стороне – книжная лавка эзотерической литературы. В его жизни однажды случился семилетний период, когда у него было много свободного времени. Тогда он и полюбил эзотерику. Мои лучшие клиенты, говорил он, – бомжи, не удивляйся. Грязные, вонючие бомжи, приходят и на последние деньги скупают Кастанеду, Коэльо, Баха. Их это примиряет с действительностью.

– Слушай, – раздался голос Егорыча в трубке. – Я придумал. Ты спускаешься. Берешь ротвейлера за ошейник и заводишь в автобус.

Да, гениальный план. Ничего не скажешь.

– Тебе, Егорыч, хорошо. У тебя кабина отдельная. Зверь тебя не достанет. А я еще жить хочу. Как понял? Прием.