3.
– Ну, как тебе они? – спрашивает Аня, когда мы сытые и усталые выходим за калитку дома номер пятнадцать.
– Мне они понравились, – признаюсь я, – И мама твоя, и Сергей Алексеевич. Вот только такое ощущение, что они по объявлению познакомились…
– Дядя Сережа тебе все-таки проболтался?
– Проболтался о чем?
– Про знакомство по объявлению.
– Нет, мне это случайно подумалось.
Мы бредем по темной улице Достоевского, перепрыгиваем через канаву, где как сосиска в хот-доге, лежит труба теплоцентрали, обходим по периметру неиссякаемую лужу. Все карманы моей летней куртки набиты коржиками и курагой, а в горле до сих пор остается привкус кваса.
– Растрепин.
– Чего?
– Ты так толком и не рассказал, почему тебя уволили.
– Я слишком часто стал ходить на радио, – говорю я.
И странным образом мой ответ полностью удовлетворяет женское любопытство.
XIX. Радио
Дело было в марте.
– Что с голосом? – спросил директор.
– По лестнице я поднимаюсь, Родион Палыч, на десятый этаж. Э-э-э… В редакцию радио иду… А лифт – не работает… Курю много в последнее время, понимаете ли… Э-э-а… Одышка…
– Ладно, заканчивай все свои дела на радио и срочно ко мне. Есть задание к юбилею фирмы.
Я нажал на телефоне кнопку отбоя. Экран погас…
– Все, прекрати, – сказал я ей, наконец отдышавшись.
– Я думала это тебе нравится, – ответила она поднимаясь.
– Мне это нравится, но я ведь говорил с начальством по телефону.
– А ты начальства, оказывается, боишься – трусишка.
– Я его не боюсь. Почти.
– А почему ты сказал, что идешь на радио?
– Радио всегда выбирает офис наверху многоэтажек. Там радиосигнал лучше…
Она потянулась и вышла в ванную.
– Ты умеешь пользоваться колонкой? – спросила она.
– Нет. Не умею.
– Я тоже. Что делать?
– Придется нагреть чайник.
Я достал из скомканных, лежавших на полу брюк зажигалку и сигарету.
Весеннее солнце плохо освещало комнату. Его тусклые лучи неуклюже падали на пустой шифоньер и на низко посаженный топчан с мятой, засаленной постелью. На стене, обклеенной выцветшими обоями, висел вырезанный из куска ватмана Амур. Пришпиленный булавками, он целился в меня из лука и своей одутловатостью напоминал гермафродита.
Я вышел на балкон и закурил. Внизу, во дворе лежала грязь, липкая, как шоколад. По диагонали, оставляя в ней следы, двор пересекала стая бродячих собак. Где-то неподалеку звенел рельсами призрачный трамвай.
– Тебе не холодно? – спросила она, когда вернулась из ванной.
– Нет.
– Ты не стесняешься?
– В каком смысле?
– Ну в смысле стоять на балконе голым.
Я пожал плечами.
– В морге трупы тоже голые и они не стесняются. К тому же тут высоко – никто не заметит.
– Я терпеть не могу, когда ты так говоришь.
– Не можешь терпеть – не слушай.
Она стянула с топчана одеяло и, укутавшись в него по самый подбородок, подкралась ко мне сзади.
– О чем ты думаешь? – кокетливо спросила она, дыша в затылок.
Я ненавидел этот вопрос.
– Так о чем? – повторила она.
Собаки во дворе что-то нашли и подняли лай. Испуганные ими вороны взлетели в небо. Вороны были черные и блестящие.
– Я думаю, – произнес я отчетливо, так, чтобы до нее дошел смысл моих слов, – Я думаю, что в последнее время, я слишком часто стал ходить на радио.
XX. Близнец
1.
С утра было пасмурно. Небо, хворавшее простатитом, то и дело моросило, но так и не могло разродиться настоящим дождем. Вверху плыли бесплодные тучи.
Аня злилась на меня всю дорогу. Видимо в дело вступил женский метаболизм, который ни мне, ни небу был не подвластен. Только Луне.
– И стоило сюда ехать через весь город? – спросила у меня Аня, когда мы зашли в кафе «Лоцман».
– Что будешь пить?
– Апельсиновый сок.
У стены, изображающей закат над Аю-Дагом, сидели водители из ближней автобазы. У них закончилась ночная смена, и куртки их, надетые по случаю прохлады, пахли соляркой. Они о чем-то переговаривались, создавая тот отчетливый гул, который случается исключительно пасмурным утром.
Я подошел к барменше Оксане, которая стояла за стойкой.
– Привет. Как дела? – спросил я.
– Хреново, – ответила Оксана.
Настроение у нее тоже было неважное.
– Володька заходит?
– Давно не появлялся. Спортом занялся.
– Спортом?
– Да, спортом. Играет в баскетбол.
– Володька играет в баскетбол!?
– Ну, не в обычный баскетбол, а с другими инвалидами на колясках. Говорит, если будет хорошо тренироваться его возьмут на игры… Как их черт… Парано…
– Параолимпийские.
– Вот-вот. Пару раз олимпийские…
– Это хорошо.
– Заказывай, а то мадам твоя совсем заскучала…
– Пиво и сок апельсиновый.
Я вернулся к Ане и сел за столик.
– Не самое фешенебельное заведение, – сказала Аня.
– Я знаю.
– Тогда почему ты меня сюда привел?
– Я тебя сюда привел потому, что я здесь родился.
– Что, прямо здесь – в этом кабаке? Обычно люди рождаются в роддоме…
Я пожал плечами. Я знал, что обычно обычные люди рождаются в роддоме.
– Я родился здесь. Приблизительно там, где сейчас стоит барная стойка. Раньше это была моя квартира. Наша квартира. Здесь жили родители, и бабушка моя жила…
– Ты жил здесь?
– Да когда-то. В детстве… Квартиру мы продали, когда бабушка умерла. Компьютер – это моя часть наследства. Часть денег от продажи. Когда я его покупал, это был хороший компьютер, но сейчас он состарился… Все кругом стареет…
– Почему не роддом, как у всех?
Аня продолжила пить апельсиновый сок, выжатый из погибших в Марокко цитрусов.
– Когда я обязан был родиться, большой роддом Горбольницы не был еще построен… В старой больнице не хватало коек. Мою маму приписали к роддому на руднике Ильича, на Севере города. Схватки начались рано утром. Доехать по городу в рабочую перевозку… Транспорт, светофоры… Быстрей доехать до моря… Короче говоря, когда все началось, выбор был невелик: либо я рождаюсь здесь, либо в дороге. К счастью, соседка со второго этажа, была акушеркой. Она и приняла роды. Тогда она была еще нестарой и довольно красивой женщиной. Сейчас она, по-моему, живет в Доме Престарелых… Это кафе «Лоцман» самое особенное место для меня… Ты уж, Аня, прости…
– Ты часто здесь бываешь?
– Нет. Только, когда особенно хреново. Но я тебе еще не все сказал…
Водители автобазы разбили пивной бокал. Останки бокала, остатки пива разлетелись по полу, как мороженая моча. Оксана вышла из-за стойки, и что-то возмущенно сказала водителям Водители безуспешно пытались протестовать, но такая женщина, как Оксана, могла построить целую автоколонну-
– Ты что-то говорил, – сказала Аня.
– Да, говорил. Я родился здесь не один.
– Я не понимаю…
– Я родился не один, у меня был брат. Близнец. Он умер уже в больнице от прививки. Ему привили оспу, туберкулез, гепатит – не знаю что. Он умер. А я остался жить. И до сих пор мне кажется, что произошла ошибка. Что это он хотел и должен был жить, а не я…
– Растрепин, пожалуйста, я не готова все это слушать. Давай поедем отсюда, сходим в кино… А? Пожалуйста…
– Я не знаю, как бы я жил, останься мой брат. У него не было даже имени. Даже имени! Иногда я думаю, что я все равно бы его умертвил. Одна мысль, что на свете есть кто-то похожий на тебя… Я не знаю, как это объяснить».
– Растрепин, пожалуйста…
– Мы вдвоем толкались в одной утробе, И я этого не помню! Совсем не помню. – У моих родителей, кроме меня, уже больше не было детей. Они всегда за меня очень боялись. Может, и они чувствовали ошибку?
– Растрепин, я ухожу…
Аня допила сок, посмотрела на меня. Я смотрел то на солнце, заходившее над рисованным Аю-Дагом, то на водителей, то на их куртки. А больше всего я смотрел в пустоту…
