VIII. Уран
1.
…Икота, начавшаяся у подъезда, меня не отпускает. Я заглатываю воздух, стараюсь не дышать. Пью из-под крана хлорку, разбавленную водой. Наконец, устав от борьбы с этой напастью, распластываюсь на животе поверх дивана, словно вещь. Обгоревшая спина печет, будто горчичник. Мозг, кажется, превратился в усталую, ленивую жабу, которая только что обожралась мух. Из последних сил, нехотя, извилины пытаются обрабатывать получаемую информацию. Аня все рассказывает и рассказывает, будто приготовила текст загодя, а я все продолжаю икать…
…ей двадцать или около того… во всяком случае, в отличие от меня, она не была пионером… ик… учится в частном институте… Киев… столица, мать горо… ик... название из тех, что забываешь сразу… американский, европейский, международный, современных… заочный, пятый, что-то связано с эко… ик… логией… охрана окружающей среды… и понедельника тоже… одна бутылка пива и порядок… и никакой ик…оты – таинственная незнакомка., ей нужно писать диплом на местном материале… вся группа, кроме нее, уже сдала… ик… от Федота до Якова… мать… мать ее работает врачом в поликлинике района… психотерапевт – ик… о mein Gott! Libido, coitus, Todestriebe, Ich, Besetzung, Uber-Ich.„ich., икаю, как немецкая овчарка, и спина болит… говорят на общем фоне в этом Доме, в моем-то доме, неблагоприятная картина онкозаболеваний и других болячек тоже… ик… слухи в поликлинике о чем-то нехорошем… какие слухи?… Уран здесь в стенах, говорят… ха, зато, Венеры здесь нет… ик… уран?
Я перестаю икать. Но последние слова, сказанные девушкой, я пока понять не могу. У меня сейчас такое состояние, что сообщи мне кто о наступлении Апокалипсиса, то я и не попытаюсь подняться. И даже не подумаю собрать все свои пустые бутылки, чтобы захватить их с собой на Страшный Суд…
– Какой еще Уран? – сонно спрашиваю я, отрывая голову от дивана.
– Девяносто второй элемент в периодической системе Менделеева, – отвечает Аня.
– …?
– Менделеев – это тот, который сказал, что водка должна быть сорок градусов.
– А, этот… Он еще чемоданы делал, да?
– Причем тут чемоданы?
– А причем тут уран?
Девушка смотрит на меня недоуменно, как на ребенка, который ковыряется в носу. Она не в состоянии понять мою сосредоточенную индифферентность, мою безразличную инфантильность:
– Растрепин, разве вы не понимаете, что если все подтвердится, то это очень опасно?
– Аня, слушай, давай на «ты».
…На своей территории я чувствую себя гораздо развязнее, может, тому причина – нехватка света, может, икота, может, спина. И еще. Меня не покидает ощущение, будто знаю я Аню давно: будто в школе на перемене, я пугал ее дохлой крысой, а она за это меня била на уроке линейкой по голове, и так мы проявляли взаимную симпатию. Аня возникла здесь так внезапно, что я оказался к этому совершенно не готов, и все идет кувырком: голова, дела, события – обычно это я напрашиваюсь в квартиры к девушкам…
– ОК. давайте, то есть, давай, – соглашается Аня, но тон ее становится подчеркнуто деловым, как на собеседовании.
– Ты, Аня, об уране что-то говорила, слухи какие-то в вашей поликлинике.
– Это даже не слухи. Еще при Союзе, в восемьдесят восьмом году в мамину поликлинику приехала съемочная бригада из Москвы, снимать сюжет для какой-то передачи. Ну, знаешь, были такие тогда передачи о тех сложностях, с которыми сталкивается Перестройка. Борьба за Гласность и все такое.
– Были, – киваю я.
…По-моему, я начинаю ощущать потребность в ускорении: я нажимаю кнопку лампы, и электричество в комнате загорается, словно прожектор. На потолке вспыхивает проекция света, и она похожа на фотографию летающей тарелки…
– Так вот, – продолжает Аня, – Они встречались с нашим главврачом, просили истории болезней здешних жильцов. Даже взятку предлагали. Сказали, что по их данным, в глине, которую брали для постройки дома, был уран.
– А глина откуда?
– Глину брали на холме, там, где сейчас стоит танковая часть.
– Что же об этом никто не знает, если сюжет был но центральному телевидению? – я зеваю.
– Не было никакого сюжета. Бригада уехала неожиданно. А на следующий день к главврачу пришли люди и сказали, чтобы он молчал и никому ничего не говорил.
– Какие еще люди?
Мой вопрос вновь вызывает недоуменный взгляд. Аня направляется к окну, и ее сизая тень на полу становится длиннее. День паркуется, и темнота плавно выезжает со стороны автодрома…
– Ну, люди. Растрепин, неужели непонятно? – оборачивается она
– Чай, кофе? Прости, я сразу не предложил…
– Спасибо, я не хочу.
– Могу пельмени сварить.
– Не надо.
Аня обреченно вздыхает – я безнадежен и туп, как группа американских туристов…
– Хорошо, – я пытаюсь симулировать интерес, – Вот ты говоришь, врачу сказали молчать. Откуда же ты об этом знаешь:
– Да они когда-то в поликлинике выпили хорошо на день медработника, он и проболтался. Мне об этом мама рассказала, по секрету. А вслух они все и сейчас об этом говорить боятся…
– Аня, у тебя очень красивое имя.
– По сведениям ЮНЕСКО – самое распространенное имя на планете.
…Мои комплименты ее, почему-то, не впечатляют. Она проводит ладонью по системному блоку моего компьютера, и на ее ладони скапливается пыль. Она сдувает пыль, заодно посылая воздушный поцелуй небу за окном. Небо за окном снизу красное, а сверху розовое, и оно похоже на осевший в водке томатный сок…
– Если они боятся об этом говорить, то зачем ты пишешь на эту тему диплом? – спрашиваю я.
– Мама думает, что я пишу диплом о сокращении естественного ареала обитания степных дроф. Но про дроф как-то неинтересно. А еще, если честно, одна американская компания обещала выдать грант.
– Дай угадаю: американская компания занимается вопросом экологически чистых, альтернативных источников энергии? И их миссия – прекрасный новый мир.
…Аня достает из сумочки платок и вытирает ладонь, а в ее глазах читается досада. Досада, вызванная не то моей неопрятностью, не то бестактностью моего предположения…
– Да какая разница, Растрепин? – говорит она.
– Ну, а зачем тогда тебе я? В смысле, я хотел сказать: моя квартира?
– Мне нужно сделать замеры радиационного фона… Мне нужно узнать, как это отражается на здоровье жильцов. Люди они пожилые, тем более из семей военных. Они ничего не скажут, я бы их только напугала. Я посмотрела истории болезни в поликлинике. Тетя Нюра, регистратор, моя крестная. Из жильцов моложе шестидесяти, в доме числится только Ф. Я пришла поговорить с ним, а встретила тебя и очень обрадовалась.
– Как приятно.
– Не обольщайся, Растрепин. Ты человек здесь чужой, можно сказать, временный. И ты… Ты – идеальный…
– Соглядатай? – догадываюсь я.
– Называй, как хочешь. Просто мне очень нужна твоя помощь.
…«Просто тебе очень нужен грант», – думаю я…
– Даже не знаю, чем я тебе могу помочь. Люди в этом доме, по-моему, болеют не от радиации, а от старости. Поверь, в доме, где я провел свое детство, сейчас тоже одни старики остались, и они тоже болеют. На то они и старики, чтоб болеть, это их единственное развлечение. Что касается замеров, то доставай свой счетчик Гейгера, или чего у тебя там, и замеряй сколько хочешь…
Я встал и пошел на кухню. Теперь и я почувствовал досаду, даже о спине забыл. Час назад в сумерках у подъезда мне все казалось иначе. А теперь красивая девушка предлагала мне шпионить за соседями.
У газовой плиты я обнаруживаю оставшуюся с выходных бутылку пива. Я открываю ее о подоконник и выпиваю из горлышка за пару минут. Досада проходит вместе с похмельем, и я ощущаю резкую потребность подглядывать в замочные скважины. Следить и шпионить. Эх, я готов на подлости, ух, я готов на гадости. В общем, как обычно. Из какого фильма эта песня?
Со мной что-то происходит. Я возвращаюсь в комнату и опять ложусь на диван. Аня ходит с каким-то приборчиком и прикладывает его к стене в районе кладовки. Такие приборчики продаются в передаче «Воскресный Магазин» – с ними только помидоры на рынке замерять. Обнаружить с его помощью. уран – все равно, что открыть жизнь на Марсе, используя детский бинокль.
