…Рано утром, когда тени были длиннее домов, а в небе белый цвет преобладал над синим, я отправился в детский сад, который располагался в двух кварталах от моего дома. Детский сад типовой постройки назывался «Петушок». За решеткой забора стояли покосившиеся павильоны, прогнившие теремки и двухэтажный корпус здания. Аллея, ведущая к корпусу, была покрыта линиями дорожной разметки, сбоку стояла чугунная будка с надписью «ГАИ». Так детей учили правилам дорожного движения.

Я постучал в дверь. Никто не ответил. На аллее я нашел камешек и бросил его в первое попавшееся стекло. Постучал еще раз. Когда я уже собрался уходить восвояси, дверь открылась. На пороге появился паренек с закрытыми глазами и в футболке «Public Enemy». Он напоминал барсука, которого разбудили в разгар зимней спячки.

– Тебе чего?

– У вас живой уголок есть? – спросил я.

– Весь детский сад – один сплошной живой уголок, – философски заметил мой собеседник.

– Животных принимаете?

– Не, ремонт сейчас, лето. Всех по домам разогнали. В сентябре приходи.

– А есть кто-то, заведующая, например?

– Нет никого. Только я, – паренек опять зевнул, – сторожую.

– Слушай, а тебе, случайно, крыса не нужна?

– Какая еще крыса?

– Та, которую я в живой уголок сдать хочу. Хорошая крыса, умная, считать умеет, – зачем-то соврал я.

– А, – наморщил лоб паренек, – я думал ты ребенка сдать хочешь… А крыса нет. Крыса мне, наверное, не нада. У меня этот, кальку… Короче, калькулятор у меня есть, валяется где-то.

– Ну ладно. Извини, что разбудил.

Я развернулся и зашагал к забору, пренебрегая линиями разметки. Сбагрить крысу оказалось не простым занятием.

– Эй! – окликнул меня паренек, – Покурить хочешь?

– А что, есть? – обернулся я.

Папиросу мы курили в павильоне. На стене павильона, нарисованного Ивасика-Телесика нарисованные гуси-лебеди уносили из суровой сказки в счастливую реальность. На земляном полу валялось пять остывших свистков и использованный бульбулятор. Пахло мочой.

– Хорошее лето, жаркое. Хорошо растет, – сказал сторож, окончательно пробудившийся от спячки.

Сначала я не мог ему ничего ответить, потому что легкие были заняты дымом, а потом сказал:

– Да.

Говорить не хотелось, хотелось только кашлять. Из павильона были видны облака и деревья. И облака были деревьями, а деревья были облаками. Земляной пол под ногами начинал пружинить, как батут.

– Ладно. Пойду – пора крысу кормить, – сказал я.

– Ты если что, заходи – у меня еще есть, – сказал партиек.

Мы пожали друг другу руки. Потом я вышел из павильона и пошел по аллее. У будки с надписью «ГАИ» остановился, развернулся и пошел к другому выходу. В будке мог кто-то прятаться. ГАИ доверять нельзя…

Все закончилось быстро…

Как-то раз, вернувшись домой, я по обыкновению достал из холодильника еду и понес ее к дивану кормить своего сраного питомца. На диване я к своему удивлению обнаружил бурые пятна крови. Учуяв пищу, крыса вылезла, настороженно оглядываясь по сторонам. Вид у нее был крайне нездоровый. Ела она довольно охотно, но без былого аппетита.

На следующий день я нашел новые пятна крови на диване, а еще в кухне и возле ванной. В лужице крысиной мочи в углу комнаты плавали куски облезлой шерсти. Я решил в выходные показать животное ветеринару.

В воскресенье, прежде чем ехать к доктору, я принес крысе сваренные макароны и позвал ее. Она не вышла. Через час я достал отвертку и открутил диванные шурупы. В ящике для белья я увидел мертвую тушу крысы. Она лежала в нагромождении мусора среди объедков, клочков газет, мебельных щепок и скоплений собственных экскрементов. Я несколько раз ткнул ее в бок пальцем. Реакции не последовало. Тогда я сходил на кухню, взял целлофановый мешок, надел его на руку и поднял труп. Под ним обнаружилась лужица рвоты. Лужу я разворошил карандашом. По-моему, там были кусочки обоев, съеденные, но так до конца и не переваренные крысой. Они были смешаны с кровью и желудочным соком. Из меня плохой патологоанатом, поэтому я не стал проводить дальнейших изысканий, а просто завернул тело в пакет для мусора и вынес его во двор, где и предал земле у корней одного из кленов. Вернувшись домой, я тщательно, со стиральным порошком, вымыл ящик для белья в диване…

Вечером того же дня ко мне в дверь постучали. Я сразу понял, что там ребенок – посетитель не доставал до звонка. Я открыл дверь и увидел маленькую, довольно бедно одетую девочку лет шести. Она стояла на пороге, и вид у нее был испуганный.

– Я пришла проведать Дашу, – сказала она.

На ней была короткая мятая юбка из потертого вельвета и застиранная мальчиковая майка.

– Наверное, ты ошиблась. Здесь не живет Даша. И никогда не жила.

– Даша – это крыса.

– Крыса?

– Дядя, это ты написал объявление?

– Я? Да, я писал.

– Я пришла посмотреть на Дашу.

– А, на Дашу… Знаешь, Даша спит, ее не нужно беспокоить, – мне почему-то не хотелось говорить девочке, что ее Даша сдохла в кровавой блевотине.

– Ну, можно, я только посмотрю на нее. Дядя, ну пожалуйста.

– Не могу. Даша в домике. Ей хороню.

– Честно?

– Честно, – думаю, я не врал.

– Жалко.

– Если жалко, то почему ты сразу не пришла? Объявления висят уже две недели.

– Я читать не умею. Мне только потом старший брат сказал.

– Все равно, ты ведь сразу не захотела ее забрать.

– Забрать?

– Да, забрать. Мне кажется, ты и сейчас ее не хочешь забрать.

– Я очень, очень хочу ее забрать, но я не могу.

– Не можешь? Почему?

– Мне не разрешает папа. Он вернулся.

– С работы?

– Нет, с тюрьмы.

– Он не любит крыс?

– Да, он очень не любит крыс. Он сказал, если я не унесу Дину, он повесит ее у меня над кроватью.

– И ты унесла?

– Да. Я думала, рядом с вашим домом деревья высокие, много травы, Даше будет хорошо, она найдет еду.

– Но почему ты сразу, сразу не пришла ее проведать? – Пристал я к девочке.

– Я не могла…

– Почему?

– Этот дом…

– Наш дом? Мой дом?

– Да, твой.

– Что он?

– Он…

– Только не реви. Терпеть не могу, когда маленькие девочки плачут.

– Он…

– Что он!?

– Он… А, Даша… С Дашей хорошо все?

– Гораздо лучше, чем со мной. Дальше…

– Ну…

– Не реви. Вот тебе деньги, купишь себе мороженое, держи… Не реви, я сказал…

– Дядя, я не могу здесь больше. Здесь нельзя больше… Меня мама наругает.

– Почему?

– Я не могу, – девочка развернулась и медленно пошла к ступенькам.

– Но ты ведь еще придешь проведать Дашу?

– Не знаю. Постараюсь, – тут она побежала вниз, и мне ничего не оставалось, как закрыть дверь.

Через минуту опять раздался стук. Я отворил. Все та же девочка передала мне кулек.

– Это семечки. Это Даше – она любит. Передай ей, когда она проснется, – сказала девочка и опять побежала к ступенькам.

В кульке действительно оказались семечки. Сырые подсолнечные семечки. Я их пытался поджарить, но они сгорели. Мне пришлось скормить их птицам.

И когда я вышвыривал с балкона в воздух обугленные семена, я знал, был уверен, что девочку больше никогда не встречу. Свою крысу проведать она больше не придет. В детстве хорошо – очень быстро забываешь тех, кого любишь.

Мы не в ответе за тех, кого приручаем. А кто думает иначе, пусть себе гибнет в самолетах. Мне все равно.