— Вы не слушаете меня, — сказала вдруг Амбруазина, — у вас отсутствующий взгляд. Что я сказала такого ужасного?

— — Что вы сказали?

— Я сказала, что люблю вас. Вы напоминаете мне настоятельницу монастыря… Она была очень красивая и строгая, но за внешне бесстрастным выражением ее лица скрывался горевший в душе костер.

Она мягко, как-то по-хмельному, рассмеялась.

— Я любила, когда она брала меня на руки, — тихо сказала она.

Выражение лица Амбруазины снова изменилось, и вновь какое-то странное свечение, которое, может быть, было заметно только для Анжелики, начало проистекать от ее силуэта и, в особенности, от лица, глаз и улыбающихся губ.

— Но вы еще красивее, — сказала она, с нежностью в голосе.

Произнося эти слова, она настолько внешне преобразилась, что Анжелика сказала себе, что еще не встречала столь прекрасного создания. В облике Амбруазины было нечто неземное. «Ангельская красота», — подумала она про себя.

Сердце Анжелики замерло, но на сей раз от ощущения, будто она отрывается от земли и летит на встречу с иным, невидимым для остальных людей миром. Огромным усилием воли, которое сравнимо только с тем, которое необходимо тонущему в морской пучине для того, чтобы выплыть на поверхность, она не поддалась этому наваждению. Страх отступил перед обостренным чувством любопытства.

— Что с вами, Амбруазина? Сегодня вечером вы сама не своя. Вы выглядите, как одержимая.

Молодая женщина пронзительно рассмеялась.

— Одержимая! Как это звучит!

На ее губах появилась снисходительная улыбка.

— Как вы впечатлительны, мой друг, и как сильно бьется ваше сердечко!

— сказала она, приложив руку к груди Анжелики.

В голосе Амбруазины слышались нотки пылкой нежности.

— Одержимая — нет. Может, очарованная?.. Конечно, очарованная вами! Разве вы сразу этого не поняли? Как только я увидела вас у моря в Голдсборо, я была вами очарована, и жизнь моя обрела другой смысл. Я обожаю ваш громкий смех, вашу горячность, вашу любовь к жизни, вашу мягкость по отношению к другим… Но больше всего меня потрясает ваша красота…

И она склонила голову к плечу Анжелики.

— ..Я так давно мечтала об этом, — прошептала Амбруазина. — Когда вы говорили о своей дочери Онорине, я ревновала вас к ней. Мне хотелось оказаться на ее месте и познать тепло вашего тела. Мне холодно, — сказала она, вздрогнув. — Мир полон ужасных вещей, и только вы можете дать мне прибежище и наслаждение.

— Вы теряете рассудок, — сказала Анжелика. Она была растеряна, и ей никак не удавалось освободиться от объятий Амбруазины. Анжелике казалось, что она погружается в полусонное состояние. Она чувствовала, как ногти Амбруазины слегка царапают ткань ее блузки, и этот звук был ей неприятен.

Ей пришлось приложить немалую силу, чтобы вырваться из цепких рук Амбруазины и заставить ее чуть отступить.

— Вы слишком много выпили сегодня вечером. Это вино из дикого винограда было крепкое.

— Ах! Не старайтесь снова казаться образцом добродетели. Я понимаю — это часть образа обольстительницы, который вы так прекрасно умеете создавать, очаровывая всех мужчин. Они любят добродетель, если она уступает под напором их страстей. Но между вами и мной нет нужды в этих хитростях, не так ли? Мы обе красивы и любим наслаждения. Так дайте же мне немного вашего тепла! Забудьте, что я сказала вам вчера вечером…

— Нет, я не могу.

— Почему? Почему нет, моя горячо любимая? Она смеялась своим мягким и низким голосом, в котором было что-то плотское, околдовывающее.

Ослепительная вспышка молнии, осветившая темный угол, где происходил диалог двух женщин, позволила Анжелике увидеть лицо Амбруазины, преображенное неописуемой страстью, которая придавала ей сверхъестественную красоту. Да, Анжелика и впрямь не встречала более красивой женщины!

— Почему же нет? Разве мужчины так много значат для вас? Отчего мое желание приводит вас в столь сильное смущение? Вы не такая уж неискушенная, насколько я знаю, и достаточно чувственная женщина. Вы жили при дворе и, как мне говорили, ублажали самого короля. Мадам де Монтеспан рассказывала мне о вас несколько пикантных историй. Разве вы их забыли, мадам.., мадам дю Плесси-Белльер?.. При том, что мне известно о вас, я не могу поверить, что вы упустите миг наслаждения, когда представляется случай…

Воспользовавшись оцепенением Анжелики, причиной которого было упоминание о ее жизни при дворе и о мадам де Монтеспан, герцогиня де Модрибур высвободила свои запястья из сдерживавших ее рук Анжелики.

Осторожно растирая чуть затекшие пальцы, она не спускала с Анжелики своих горящих глаз и вдруг с горечью спросила:

— Почему вы так холодны со мной? Я уверена, что если бы ласкал мужчина, вас бы уже давно охватил трепет. Вам никогда раньше не доводилось испытывать наслаждение от прикосновений женских рук? Жаль! Они по-своему прекрасны…

И вновь раздался ее раздражающий и в то же время околдовывающий гортанный смех.

— ..С какой стати позволять только мужчинам делать нас счастливыми! Они так мало на что способны, эти бедные увальни!..

Она снова засмеялась, но на сей раз резко, скрипуче.

— ..Они делают это так быстро! А я… Она приблизилась к Анжелике и вновь обвила ее своими мягкими, излучавшими тепло руками.

— Мое умение бесконечно, — прошептала она. Руки ее были мягки, как бархат, но их нежное прикосновение повергло Анжелику в ужас.

Точно так же, как и несколько минут назад, у двери, Анжелика ощутила, как гибкая, неотразимо сильная змея с жадной чувственностью обвивала и мягко сжимала ее тело.

Кто сказал, что змеи холодные и липкие? Анжелика знала, что эта змея, одушевленная, волнующе нежная, вкрадчиво привлекательная, смотревшая на нее немигающими прекрасными человеческими глазами, была Змием-искусителем, который в первые дни сотворения мира вышел из зачарованных туманов Эдема, райского сада, где расцветали все красоты божьего творения и плоть была невинной…

Это ощущение было настолько сильно, что она не удивилась, когда увидела, как меж приоткрытых красных губ Амбруазины скользнул раздвоенный змеиный язык.

— Ты познаешь все, — говорила шепотом Амбруазина, — не отказывай мне в единственном наслаждении, которое я могу познать на этой земле.

— Оставьте меня, вы — сумасшедшая, — сказала Анжелика.

Сжимавшие ее руки разомкнулись. Страшное и в то же время райское видение исчезло в ночной мгле, изредка озаряемой вспышками молний.

К Анжелике вернулась способность воспринимать все происходящее вокруг

— теперь она слышала пронзительный стрекот цикад, мягкий рокот волн на берегу.

Она едва улавливала звуки удаляющихся шагов, а тем временем силуэт убегающей женщины, подобно белому привидению, растворялся в темноте.

Анжелика пришла в себя, сидя на койке в своем маленьком домике. Она была буквально ошеломлена. Однако только что происшедший инцидент, о котором она еще не могла с уверенностью сказать, что она пережила его не во сне, как будто развеял внутреннее напряжение, не дававшее ей покоя в течение всего дня. У нее было такое ощущение, что она твердо встала на ноги и испытывала от этого некоторое облегчение. Множество раз она задавала себе один и тот же мучительный вопрос: «Кто сумасшедший?.. Колен, Жоффрей, я сама, англичане, гугеноты, отец де Верной?» Неожиданно ответ пришел сам собой. Это она, герцогиня де Модрибур.

Теперь многое стало ей понятным: слова Колена, случайно услышанный разговор двух пиратов, высказывания Жоффрея и Абигель, которую протестанты попросили осведомиться, не останутся ли королевские невесты в Голдсборо.

Кстати, такое проявление недоверия к ней больно задело Анжелику. В памяти неожиданно всплыло высокомерное выражение лица иезуита, который насупил брови, когда она сказала ему: «Вы воспротивились тому, чтобы девушки остались в Голдсборо…»

— Кто — я? Я не вмешивался в это дело… — ответил он.