Амбруазина сразу же стала рассуждать на тему о воздействии лунного притяжения на моря и океаны. Ей было свойственно завидное умение за несколько минут внушить каждому веру в свои недюжинные способности к математике. Пока герцогиня, пользуясь своим обаянием, завладевала всеобщим вниманием, в памяти Анжелики вновь всплыла сцена на пляже в Голдсборо, где Амбруазина говорила о том же самом, а Жоффрей пристально смотрел на нее. Это воспоминание было настолько невыносимым, что она предпочла прогнать его прочь. Тем временем Амбруазина принялась рассказывать о своей переписке с Кеплером, и тогда Кантор не сдержался и воскликнул:

— Какая глупость! Ведь Кеплера давно нет в живых, он умер в 1630 году…

Амбруазина умолкла и с удивлением посмотрела на него.

— Если я жива, значит жив и он, — сказала она с легкой улыбкой. — Недавно, незадолго до моего отъезда из Европы, я получила от него письмо с рассуждениями об орбитах планет.

Юноша раздраженно передернул плечами.

— Это невозможно! Еще раз говорю, что этот ученый жил в прошлом веке.

— Так вы знаете ученых лучше, чем ваш отец?

— Почему?

— Потому, что он сам говорил мне, что в свое время переписывался с Кеплером.

Лицо Кантора залилось краской, и он уже был готов сказать новую резкость, но Анжелика решительно остановила его.

— Довольно, Кантор! Бесполезно спорить об этом. И вообще, фамилии немецких ученых очень похожи. Вполне вероятно, что мадам де Модрибур и ты что-то перепутали.

Хватит об этом.

Мадам де ля Рош-Позе сменила тему, предложив выпить по рюмочке цветочного ликера. Это были последние капли из бочонка, полученного ею в прошлом году из Франции. Если корабль Компании задержится…

— У наших юношей горячая кровь, — сказала она, когда Кантор, вежливо попрощавшись, вышел из комнаты. — Весь образ жизни учит их тому, чтобы не тушеваться перед любыми авторитетами и даже относиться к ним с пренебрежением.

Воздух наполнился нудным зудением москитов, бесшумные всполохи зарниц освещали вечернее небо. Гости разошлись. Анжелика отправилась на поиски Кантора, которого поселили в маленькой пристройке. Ей повезло, и она быстро отыскала его.

— Какая муха тебя укусила, что ты был таким дерзким с мадам де Модрибур?.. Можешь считать себя пиратом или лесным охотником, но не забывай, что ты — рыцарь и был королевским пажем. Ты должен быть вежлив с дамами.

— Терпеть не могу ученых женщин, — сказал Кантор высокомерно.

— Это оттого, что при дворе ты насмотрелся комедий господина Мольера.

— О! Это было очень забавно, — Кантор оживился при этом воспоминании. Потом лицо его снова помрачнело. — А вообще лучше не учить женщин азбуке,

— сказал он.

— Ну, ты рассуждаешь как настоящий мужчина! — воскликнула Анжелика веселым, но несколько обиженным голосом и взъерошила рукой его шевелюру. — Разве тебе были бы приятно, если бы я была дурочкой и не могла прочитать и двух слов?

— Вы — другое дело, — сказал Кантор с непоследовательностью, свойственной любящим сыновьям. — Хотя женщины не способны любить знание ради знания. Они пользуются ученостью как герцогиня, только для того, чтобы покрасоваться и завлекать в свои сети глупцов, которые позволяют себя одурачивать.

— Однако мадам де Модрибур обладает умом высшего порядка… — осторожно сказала Анжелика.

Кантор упрямо поджал губы и отвернулся. Анжелика видела, что ему очень хочется что-то сказать ей, но он промолчал, потому что «естественно, она не сможет понять его». Уходя, Анжелика еще раз напомнила ему, что, помимо всех прочих качеств, благородному юноше подобает быть воспитанным и приятным в обществе.

Кантор часто раздражал и даже обескураживал Анжелику своей сверхтребовательностью к поведению окружающих.

Наступившая ночь тяжело давила на нее. Она казалась беспросветно темной и угрожающей, а каждый дом — враждебным, потому что в нем мог скрываться неприятель, следивший за каждым ее шагом. Где же он прятался, где расставлял свои сети?

Анжелика побежала, торопясь укрыться и даже забаррикадироваться в своем маленьком убежище, вопреки здравому смыслу.

Чтобы добраться до своего домика, ей надо было обойти с задней стороны главную постройку усадьбы и пройти по довольно длинному крытому проходу к своей двери. Внезапно ей показалось, что кто-то подстерегает ее в темноте за дверью.

Только она об этом подумала и… — о ужас! — две сильные руки, словно змеи, обхватили ее сзади, лишив малейшей возможности пошевелиться. В этой тьме было невозможно что-либо разглядеть. Захваченная врасплох, Анжелика даже не вскрикнула. В ощущении, которое вызвало в ней объятие этих рук было что-то необычное.

Это не могли быть руки мужчины!

Руки были мягкие, теплые и женственные, равно как и голой, что-то шептавший ей в ухо на непонятном языке и вызывавший в ней страх и отвращение; ей казалось, будто она стремительно падала в какую-то бездну, из которой вызволить ее не сможет никакая человеческая сила. Ощущение страха и отвращения было настолько сильным, что она, возможно, и лишилась бы чувств, если бы не внезапная вспышка молнии, озарившая лицо Амбруазины де Модрибур, которая с удивлением взирала на нее.

— Так это вы! — с трудом произнесла Анжелика, чувствуя, как застывшая было в ее венах кровь понемногу начинает циркулировать. — Зачем вы меня так глупо испугали?

— Испугала?! О чем вы говорите, моя дорогая! Я ждала вас, чтобы попрощаться, вот и все. А вы шли так быстро, о чем-то думая, что я была вынуждена остановить вас.

— Ну ладно! Извините меня, — холодно сказала Анжелика, — но только это какое-то ребячество. Вы меня так напугали, что я все еще дрожу.

Анжелика попыталась сделать несколько шагов, но будто налитые свинцом ноги не держали ее. Прислонившись к стене, она глубоко дышала, стараясь успокоить лихорадочно бившееся сердце. Она жадно дышала, но воздух, тяжелый и пропитанный усиленными близкой грозой запахами, не приносил ей облегчения. Овладевшие ею слабость и тревога мешали трезво оценить ситуацию. Чувство страха еще более обострилось, когда она увидела обращенное к ней лицо Амбруазины.

Тесное пространство, где находились две женщины, тускло освещалось розоватыми пляшущими отблесками слабо горевшего очага, пробивавшимся через разрывы в облаках светом звезд и их отражением в морской воде. Но даже в промежутках темноты между ослепительными вспышками молний, пронзавших ночной горизонт, вслед за которыми слышались приглушенные раскаты грома, Анжелика могла видеть Амбруазину в фосфоресцирующем свечении ночи. Тогда ей казалось, что лицо герцогини становилось белее и излучало какой-то необычный свет, что блеск ее странных зрачков, в которых светился золотой огонек, усиливался, приобретая неодолимое колдовское могущество.

— Вы сердитесь на меня, — сказала Амбруазина изменившимся голосом, — я чувствую, что вы отдаляетесь от меня… Это ужасно!.. Почему же, почему! Чем я обидела вас, моя прекрасная? Я совсем этого не хотела!.. Насколько мне безразличны похвалы, которые не волнуют меня, настолько ценна для меня ваша улыбка. Она мне дороже всего на свете… Моя прекрасная!.. С каким нетерпением я ждала вас!.. Как я надеялась… И вот наконец вы здесь, передо мной, такая красивая! Не судите меня строго.., я люблю вас…

Обвив руками шею Анжелики, она обнажила в улыбке свои маленькие белые зубы, которые сверкали словно жемчужинки.

Слова Амбруазины доносились до нее как бы издалека, принесенные каким-то зловещим ветром. И вдруг Анжелика почувствовала, как она покрывается «гусиной кожей»: ей показалось, что вокруг Амбруазины пляшут языки пламени, и из них на светящемся небе складываются слова.., те самые слова, которые преследовали ее с первого дня пребывания на земле Америки; она читала эти слова, начертанные рукой иезуита в письме отцу д'Оржевалю, слова безумные, ничего не значащие, но с ритуальным смыслом, невероятные, странные. Внезапно возникнув в ее голове, они с пугающей настойчивостью уже не покидали ее: Дьяволица! Дьявольский Дух!