— На этих дальних берегах мы почитаем своим священным долгом помогать друг другу.

— Вот я и в Америке! Какое тяжкое открытие! Да поможет мне Господь!

Затем, овладев собой, она заговорила вновь:

— Но ведь Дева Мария, явившаяся мне, повелела мне отправиться именно сюда. Значит, я должна склониться перед Святой волей! Не кажется ли вам, что небо уже явило знак своего покровительства — ведь ни одна девушка не погибла?

— Да, именно так.

Заходящее солнце заливало комнату пурпурным сиянием и огненным отблеском сверкало в темных локонах герцогини. От ее прекрасных волос, густых и пышных, исходил тончайший аромат, который Анжелика никак не могла точно определить. С первого же мгновения, когда она наклонилась над герцогиней, этот аромат породил в ней какую-то глухую, неясную тревогу, а вместе с ней — уверенность, что это есть некий знак, и что ей следовало бы понять, какой именно.

— Вас заинтересовал запах моих волос? — спросила герцогиня, с чисто женской проницательностью угадывая ее мысли. — Ни единого схожего с ним не найдется, не правда ли? Эти духи составляют специально для меня. Я уступлю вам несколько капель, и вы сможете увидеть, подходят ли они вам.

Однако, вспомнив о несчастьях, постигших ее, и о том, что флакон с бесценными духами, вероятно, покоится на дне морском, она оборвала себя и тяжко вздохнула.

— Желаете ли вы, чтобы я послала за вашей компаньонкой Петронильей Дамур, — подсказала Анжелика, жаждавшая отправиться на поиски мужа.

— Нет, нет! — поспешно откликнулась госпожа де Модрибур. — О, молю вас, только не она! Это сверх моих сил. Бедная женщина.., она очень преданна, но так утомляет!.. А я чувствую себя донельзя измученной. Мне кажется, я сейчас посплю.., чуть-чуть.

Она вытянулась под одеялом в священной позе — руки вдоль тела, голова откинута назад и, по-видимому, тотчас же заснула.

Анжелика поднялась, чтобы опустить деревянные ставни — слишком яркий свет мог потревожить больную. Минуту она смотрела на берег, алеющий в закатном свете, на оживление, царившее на исходе дня и в форте, и в деревне. Это был час, когда жара спадает, и над домами, где в очагах разогревался ужин, вился дымок, а вдоль берега и на скалах зажигались костры индейцев и моряков.

Ей подумалось, что в тот день в Голдсборо пекли хлеб — это делалось раз в месяц, в печах, вырытых прямо в земле и разогреваемых раскаленными камнями и угольями. Восхитительный запах теплого хлеба разносился, словно ладан, летучий и родной; она увидела детей, которые возвращались домой, неся на носилках большие золотистые ковриги.

Несмотря на недавние битвы, сотрясавшие колонию, жизнь продолжалась.

«Жоффрей так хотел, — сказала она себе. — Сколько силы в его стремлении выжить, отстоять жизнь! Каждый, кто соприкасается с ним, становится словно одержимым. Он страшен.., страшен своей энергией…»

Внезапно Анжелика спрятала лицо в ладони, и судорога рыдания прошла по ее телу, словно накатившая издалека, из глубины волна.

И опять при одном упоминании о ее муже, графе де Пейраке, который с такой твердостью и отвагой держал в своей руке их судьбы, осознание катастрофы, пронесшейся в последние дни над ними, над их страстью, казалось, столь неразделимо сплотившей их, вновь подступило к сердцу Анжелики.

В вечерней тиши этот разгром воспринимался еще больней. Так ощущает себя человек, переживший стихийное бедствие: он чудом избежал его, но затем увидел следы катастрофического опустошения… Все было кончено!

Конечно, внешне ничего не изменилось, но что-то важное погибло…

Горькое разочарование терзало ее.

Почему он не призвал ее?

Почему он не пришел справиться о ней?

На протяжении всего дня, что она провела в помещении форта, у изголовья герцогини де Модрибур, Анжелика не переставала надеяться: он непременно придет, подаст знак…

Ничего! Значит, он все еще сердится на нее. Конечно, сегодня утром, в какой-то краткий миг, она смогла подойти к нему, заговорить, крикнуть ему о своей любви!.. И вдруг он сжал ее в своих объятиях с неистовством, которое и теперь, когда она вспоминала об этом, переворачивало ей душу. Она вновь ощутила его руки, стиснувшие ее, словно сталью, с таким пылом, что все ее существо было потрясено глубоким, невыразимым плотским чувством. Чувством, что она принадлежит ему, и только ему, до самой смерти… Сладко умереть вот так, в его объятиях, не думая ни о чем, кроме счастья, счастья безграничного — знать о его любви к ней.

Но вот после минутного просветления страх вернулся вновь.

Эта недавняя драма показала ей, что многие глубоко личные проявления Жоффрея де Пейрака прошли мимо нее. А она считала, что знает его, что разгадала его: теперь она уже ничего не понимала!.. У него вырывались слова, жесты, крики мужчины, пришедшего в ярость, ревнивого любовника — никогда раньше она не ожидала бы от него такого. Но не это ранило ее больнее всего, ибо она смутно ощущала, что новая для нее грань его характера порождена ею самой, и иначе и быть не могло: грань эта раскрылась, в сущности, лишь потому, что тут была замешана она, и он, всегда хранивший такое самообладание, взрывами своей ужасной ярости выдал, сам того не желая, как дорога ему она, единственная из женщин. Однако сейчас Анжелика уже не была в том уверена. Ей бы хотелось, чтобы он сам сказал ей об этом! И в любом случае она предпочитала его неистовство и грубость тем хитростям и ловушкам, которые он расставлял ей, надеясь, что она споткнется. Завлечь ее на остров Старого корабля с Коленом, чтобы иметь возможность застать их в объятиях друг друга… Ведь это было несправедливо, недостойно его?.. Анжелика задавала себе мысленно этот вопрос снова и снова, и каждый раз проходила сквозь бездну страданий. Да, он ударил ее по лицу, но то было сущим пустяком по сравнению с ударом, поразившим ее душу. Ей нужно понять Жоффрея. А поняв, вновь идти ему навстречу, ибо страх, что она потеряла его навсегда, безмерно терзал ее.

Как это могло случиться между ними — словно опустошительный смерч, обрушивающийся внезапно и все сметающий? Внезапный, но и коварный, вероломный, обманувший их бдительность. Стараясь вытянуть нить из клубка, докопаться, когда же все началось, она спрашивала себя, каким же образом в течение всего лишь нескольких дней так много роковых случайностей, столкнувшись, привели их, нежных сообщников, пылких друзей, страстных любовников, к тому, что они стали бояться друг друга. В этом было что-то колдовское, что-то кошмарное!..

По-видимому, все началось в Хоусноке, когда по просьбе Жоффрея она отвозила маленькую англичанку Роз-Анн к ее бабушке и дедушке, колонистам Новой Англии, живущим на границе с Мэном. Сам же он, следуя переданным через Кантора указаниям индейского вождя, с которым его связывал договор, отправился в устье Кеннебека.

А затем исполненные драматизма события обрушились лавиной.

Канадцы и их союзники, индейцы-абенаки, напали на английскую деревню; судя по всему, атака была задумана, чтобы взять в плен ее, жену графа де Пейрака.

Анжелика избегла этой участи благодаря Пиксарету, вождю патсуикетов; добралась до бухты Каско, где произошла ее встреча с обретавшимся там пиратом Золотая Борода — ее давним любовником Коленом Патюрелем, Королем рабов из Микнеса, тем самым, кто спас ее из гарема Мулая Исмаила. Может быть, это был единственный из всех любивших ее когда-либо мужчин, оставивший в ее памяти и ее плоти сожаление, неясную грусть, какую-то особенную нежность.

Конечно, это нельзя было даже сравнивать с тем, что она испытывала к Жоффрею: огромное всепожирающее пламя, мука, страсть, властное желание, неистовое чувство, которое нельзя постичь разумом, подвергнуть анализу, чувство, подчас охватывающее ее, словно хитон Несса note 4 — но и ослепительное счастье, блистающее в ее душе подобно солнцу: оно грело, оно наполняло смыслом ее жизнь, отвечало тайным велениям ее сердца, всего ее существа.