Вечером, когда они остановились поесть, до них донеслось эхо пушечного выстрела.

— Это какой-то корабль призывает начать торговлю, — сказал Униаке.

Они осторожно подобрались к краю скалы, возвышавшейся над широкой рекой со спокойным течением. Устья этих рек, изрезавших морской берег, были достаточно глубоки, чтобы корабли могли проникать довольно далеко вверх против течения.

Они увидели маленькую яхту, красный корпус которой отражался в изумрудном зеркале реки.

— «Ларошелец»! — закричала Анжелика, не веря своим глазам.

Она уже смогла различить на палубе светлую шевелюру Кантора и знакомые силуэты людей из Голдсборо — Ванно и лейтенанта Барсампюи.

Они быстро спустились по крутому склону к берегу реки.

Увидев мать, Кантор вскричал:

— Я так и знал, что найду вас здесь! Через несколько минут он уже стоял рядом с ней на берегу реки.

— Как ты догадался, что я здесь?

— По нюху, — сказал Кантор, прикоснувшись пальцем к кончику носа.

— Ты настоящий сын этой страны, — воскликнула Анжелика, крепко обнимая и целуя его. — Ты стоишь иного индейца!..

Какой замечательный парень этот Кантор с его юной дерзостью и уверенностью в себе, полный энергии и страстности!

— Я вернулся в Порт-Руаяль, чтобы сообщить вам новости об отце, которые стали нам известны в Голдсборо. Вас уже там не было. И мне сказали, что вы отправились на восток. Я добрался до Картера, который сказал, что не видел вас, но сообщил нам, что ваш корабль потерпел крушение, что вы спаслись и отправились в глубь страны вместе с дикарями. Отсюда легко было вычислить ваш маршрут и определить место, где я могу вас встретить. Я стал наудачу заходить в бухты и стрелять из пушки. В конце концов вы меня услышали.

Анжелика не могла сдержаться и перебила его.

— Есть у тебя какие-нибудь новости об отце?

— Да, есть! Он прислал письмо Колену и сообщил ему, что плывет к заливу Святого Лаврентия, огибая полуостров. Вернется он не раньше, чем через три недели. Он дал ему необходимые инструкции.

— Для меня ничего не было?

— Вам была записка.

— Дай сюда, — сказала Анжелика, в нетерпении протянув Руку.

Кантор смутился и пробормотал:

— Мама, извините меня, я ее забыл…

Анжелика от огорчения готова была голову ему оторвать.

— Записка была очень короткой, — сказал Кантор, сильно огорченный при виде расстроенного лица матери. — Наверняка там не было ничего важного!..

Ну что к этому добавить?

— Я привез ваши вещи, — робко продолжил Кантор, поняв, что совершил серьезный грех с точки зрения взрослых, чей образ мыслей был еще недоступен его юному мышлению. — Это Абигель все приготовила для вас. Она даже положила туда теплые вещи. Она сказала, что, может быть, вы должны будете отправиться в Квебек.

— Отец говорил что-нибудь обо мне в своем письме к Колену?

— Нет, не говорил, но Колен решил, что я должен отправиться за вами в Порт-Руаяль на «Ларошельце» и доставить вас в залив Святого Лаврентия, так как вы обязательно должны быть вместе с отцом.

Этим Колен как бы одобрил ее решение отправиться к перешейку Шигнекто.

Пока они разговаривали, из лесу вышли индейцы малеситы, неся в руках шкуры бобров, выдр, куниц и несколько шкурок голубого песца. Чтобы не вызывать их недовольства, Барсампюи разрешил начать торговлю. Привезенные из Голдсборо вещи для обмена отличались хорошим качеством. Туземцы были довольны, хотя и не получили столько спирта, сколько им бы хотелось.

После их ухода Анжелика и три ее индейца поднялись на борт «Ларошельца», и с наступлением ночи яхта снялась с якоря. По взаимному согласию решено было не огибать полуостров, из-за чего было бы потеряно несколько дней, а они и без того забрались слишком далеко на восток. В соответствии с первоначальным планом Анжелики «Ларошелец» достигнет оконечности бухты Кобеки и они пересекут перешеек пешком. На это потребуется самое большее три-четыре дня. Анжелика уже мечтала о том моменте, когда они окажутся на берегу большого залива, открытого в направлении Европы. Летом это было царство рыбаков, которые у его берегов ловили, разделывали и солили треску. В это время года тошнотворный запах трескового жира чувствовался в нескольких милях от берега. Но сейчас их это мало беспокоило.

Сразу ли она заметит «Голдсборо», стоящий на якоре в открытом море? Зачем Жоффрей отправился туда? Анжелика была очень расстроена тем, что Кантор не счел нужным захватить с собой записку. Каждое слово от Жоффрея наполнило бы ее радостью. Она припала бы губами к буквам, написанным его рукой, испытывая жгучую потребность ощутить его уверенность, теплоту его присутствия. Не столько из страха перед нависшей над нею опасностью, сколько из необходимости почувствовать, что в этом подлом, лживом мире, где люди слишком легко поддаются самым низменным инстинктам, по крайней мере, существует он, человек, который ее любит и который идет прямо своей дорогой.

К тому же она очень плохо себя чувствовала.

Если бы «Ларошелец» вовремя не оказался на месте, ей бы пришлось совсем туго. Помимо многочисленных кровоподтеков, которые после кораблекрушения покрывали все ее тело, воспалилась рана на ноге.

Эту рану она получила во время первого путешествия на «Ларошельце» в Порт-Руаяль, когда в бурю сундук Сен-Кастина придавил ей ногу.

И первое, что она увидела в этот вечер, войдя в каюту на корме, был этот злополучный сундук с тремястами пятьюдесятью английскими скальпами.

— Уж не снится ли мне это? — воскликнула она. — Я ведь оставила этот сундук в Порт-Руаяле…

— Мне его принес господин де ла Рош-Позе, — объяснил Кантор. — Он сказал мне, что надо воспользоваться случаем и оправить его в Квебек. Мне представляется также, что он особо не горел желанием оставлять его у себя.

Волей-неволей приходилось смириться с тем, что это свидетельство верности барона де Сен-Кастина делу короля Франции прибудет наконец к месту назначения.

Анжелика покорилась обстоятельствам. В других чемоданах она нашла то, что приготовила для нее Абигель. Там было все необходимое, чтобы подлечиться, должным образом одеться, принять человеческий вид. Без сожаления она сняла с себя ужасную куртку бандита, не забыв достать из кармана и тщательно спрятать таинственную записку, написанную этим вызывающим чувство тревоги почерком, в которой говорилось: «Сейте горе на ее пути, но так, чтобы обвиняли в этом ее…»

Утром, пройдя левее бухты Шеподи, куда впадает Малый Кодиак, «Ларошелец» вошел в одну из последних гаваней Французского залива, на берегах которой вместе с голубыми цаплями, соколами-сапсанами, черными утками и белыми гагами проживала группа поселенцев. Анжелика слышала, что они не поклоняются ни богу, ни дьяволу, живут сами по себе, укрывшись в своих норах и следя с вершин красных или черных скал, не приближаются ли враги. А их врагами здесь были любые чужаки, проникавшие в заросшие деревьями извилины фиордов. Этими поселенцами были Марселина Прекрасная, братья Дефур, монах-отшельник и еще несколько человек…

Марселина была матерью одиннадцати или двенадцати детей. Она владела скромной усадьбой с лесопильней и мельницей, складами товаров для торговли.

Обладая лицензией на охоту и рыбную ловлю, которую она унаследовала от своего покойного мужа, она в свою очередь сдавала землю в аренду нескольким французам — рыбакам или скромным земледельцам, которые поселились здесь со своими женами и сожительницами-индианками, а также с целой кучей маленьких метисов. Всего здесь было около дюжины домов, в которых проживали шестьдесят — семьдесят человек.

«Ларошелец» бросил якорь напротив этих мест, обладавших первозданной красотой.

На высоком берегу стоял прочный, сделанный из бревен и камня дом, к которому вела обсаженная люпинами тропинка.

Обилие этих небесно-голубых, розовых и белых цветов с их гигантскими стеблями придавало этому уголку земли вид королевского парка.