Ваш Л. Т.

1886 г. Декабря 11? Москва.

Получил ваше письмо и рукопись…^* О повести вашей, новой, которую сейчас прочел, скажу следующее: до появления генерала она очень хороша: действие идет само

<2> собой, и характеры и описание душевных состояний Семена очень верны. Но потом начинается холодное и голое описание событий, и события ненужные для основной мысли повести. Весь конец нехорош. Не переделаете ли вы это? Эту повесть я сумею поместить не в журнал, а прямо в «Посредник» и выговорю вам вознаграждение по 30 или 50 р. за печатный лист. Согласны ли вы? Очень советую вам переделать весь конец, вообще поработать над ним. Если будете переделывать, то разговоры судей, советы их (они хороши) сократить. Как, в каком смысле переделать конец, я не могу вам определить. Может быть, и так, как теперь, будет хорошо, но надо поработать, чтобы было так же хорошо и живо, как начало. Напишите скорее, нужно ли вам возвратить рукопись или у вас есть черновая.

Л. Толстой.

1886 г. Декабря 12? Москва.

Федор Федорович.

Сейчас получил ваше письмо^* и спешу ответить, чтобы яснее еще выразить вам то, что писал тотчас по прочтении вашей повести^*. Повесть до пистолета^* (пистолет не естествен) хороша и по языку, и по содержанию. Видна жизнь описываемых людей, и жизнь эта занимает и трогает; место в первых скобках особенно хорошо, но с пистолета начинается холодная выдумка, не только не занимательная, но чрезвычайно скучная. Жизни людей не видно, а видно, что автор рассказывает то, чего никогда не было; видно даже, что ему самому скучно заниматься этим пустым делом. Зачеркните все от пистолета и продолжайте так же, как вы начали, — живите жизнью описываемых лиц, описывайте в образах их внутренние ощущения; и сами лица сделают то, что им нужно по их характерам сделать, то есть сама собою придумается, явится развязка, вытекающая из характера и положения лиц, тем более что

<2> лица очерчены прекрасно. Вы же вместо этого бросаете внутренний ход чувств своих лиц и описываете то, что никому не нужно знать, что не идет к делу, и описываете поверхностно, без интереса к новым лицам. Напрасно вы думаете, что это будет развлечение читателю. Лучше играть в бабки или карты; больше будет развлечения. Простите, голубчик, что я так резко пишу вам. Мне хочется отвратить вас от легкомысленного отношения к искусству. Это великое дело, и нельзя его делать шутя или из-за целей вне искусства. А вы можете овладеть искусством с тем, чтобы посредством его служить людям.

Кончить историю можно и убийством генерала^*, и убийством приказчика, и возвращением жены к мужу, и смертью того и другого, как могла кончиться история в жизни, и во все можно внести правду и освещение такое, какое вытекает из взгляда на жизнь автора. Если вводить генерала и лавочника, то надо было их вводить сначала и, описывая события с ними, описывать их так же, с такой же любовью и подробностью их внутренние движения, с которыми описаны Катерина и Семен, иначе это будет то же, что картинка с подписью «это человек». Карпинского вы описываете длинно, а он все не живой.

Впрочем, я напрасно все это пишу вам. Если, как я понимаю вас, у вас есть талант, то вы все это должны сами чувствовать. Если же нет, то тупо скованно не наточишь. Я понимаю вас так: у вас тонкая, художественная натура, но взгляд на жизнь у вас неверный. Вы, например, на писание смотрите, как на средство жизни. Это ужасная ошибка. Это значит высшее условие подчинить низшему. Будете думать о том, что вам даст писанье, и оно ничего вам не даст. Не будете думать об этом, и оно даст вам гораздо больше того, что вы можете ожидать.

Пожалуйста, примите все мои резкие слова с тою же любовью, с которой пишу их.

Л. Т.

О деньгах за «Грешницу», пожалуйста, обратитесь к Оболенскому. Я исполнил ваше желание, передал ему рукопись и письмо ваше и больше ничего не могу сделать, кроме напоминания ему, что и сделаю.

Посылаю вам назад рукопись, надеясь, что вы последуете моему совету.

1886 г. Декабря 17. Москва.

Вы спрашиваете дела^*. Кроме общего всем нам дела, — стараться уменьшать те труды, которые употребляются другими на поддержание нашей жизни, сокращая свои требования и делая своими руками, что можешь сделать для себя и для других, у приобретших знания есть еще дело: поделиться этими знаниями, вернуть их назад тому народу, который воспитал нас. И вот такое дело есть у меня:

Существуют в Москве издатели народных книг, азбук, арифметик, историй, календарей, картин, рассказов. Все это продается в огромных количествах экземпляров независимо от достоинства содержания, а только потому, что приучены покупатели и есть искусные продавцы. Один из этих издателей, Сытин, мне знакомый хороший человек, желающий сколь возможно улучшить содержание этих книг.

Дело же, предлагаемое мною вам, следующее: взять одну или несколько из этих книг — азбуку ли, календарь, роман ли (особенно нужна работа над повестями — они дурны и их много расходится) — прочесть и исправить или вовсе переделать. Если вы исправите опечатки, бессмыслицы, там встречающиеся — ошибки и бессмыслицы исторические и географические, то и то будет польза, потому что как книга ни плоха, она все-таки будет продаваться. Польза будет в том, что меньше будет вздору и бессмыслицы сообщаться народу. Если вы при этом еще выкинете места глупые или безнравственные, заменив их

<2> такими, чтобы не нарушался смысл, это будет еще лучше. Если же вы, под тем же заглавием и пользуясь фабулой, составите свою повесть или роман с хорошим содержанием, то это будет уже очень хорошо. То же и о календарях, азбуках, арифметиках, историях, картинах.

Итак, если работа эта вам нравится, выбирайте тот род, в котором вам кажется, что вы можете лучше работать, и напишите мне. Я вышлю вам несколько книг.

Очень бы желал, чтобы вы согласились на мое предложение. Работа, несомненно, полезная. Степень пользы будет зависеть от той любви, которую вы положите в нее.

Ваш Лев Толстой.

17-е декабря. Москва. Долго-Хамовнический переулок, 15.

1886 г. Декабря 22–31? Москва.

Посылаю вам, Марья Гавриловна, свою пьесу^*. Очень желал бы, чтоб она вам понравилась. Боюсь, что она покажется петербургской публике и вам слишком грубою. Четвертый акт с того места, где отчеркнуто красным карандашом, много изменен^*. Вариант этот, если не будет готов нынче печатный, то я пришлю его вам завтра. Все, что найдет нужным театральная цензура изменить, чтобы смягчить, я на все согласен, если такие изменения будут одобрены А. А. Потехиным^*, которому я вполне доверяю. Роль ваша мне представляется — Марина. Желаю быть вам полезным и приятным.

Ваш Л. Толстой.

1887 г. Января около 20. Москва.

Милый, дорогой друг Александра Андреевна,

Получил ваш привет от М. Я. Пущиной и, кроме того, знал, что вы — несчастная — слушаете мое ужасное сочинение^*. Право, это не слова: я истинно считаю это сочинение вовсе не заслуживающим тех разговоров, которые о ней идут в вашем обществе. Надеюсь, что она (пьеса) будет полезна для тех, для «большого света»^*, для которого я писал ее, но вам она совсем не нужна^*. Я рад только был тому, что вы помните меня. Авось увидимся еще. Ваша крестница очень мила. Марью Яковлевну я был очень рад видеть. Теперь просьба. У меня сидит А. В. Армфельд^*, которая едет в Петербург хлопотать о дочери. Помогите ей, что можете. А меня простите и любите, как и я вас.