Каким образом могли уволиться от исполнения его? И на это отвечаю: что одни люди взяли власть над другими (избрание на царство Саула) и вооружили одних людей и подчинили их себе. Вот эти-то люди, начальники, солдаты, и отступники первые от первородного закона. Они стали сплошь брать хлеб, а потом деньги, и им можно было не работать хлебный труд. А потом стали они своим близким раздавать хлеб и деньги. И так завелись белоручки. И потому я думаю, что две причины всего зла: одна, что скрыт первородный закон (в поте лица снеси хлеб твой), а другая, что скрыт другой закон: вам сказано — око за око и зуб за зуб, а я говорю — не противься злу. Этот закон относится ко всем людям, и никто, в какое бы звание ни был он облечен, не имеет права нарушать его. А когда не будет насилия, тогда нельзя будет никому уклониться от закона хлебного труда, потому что кто не захочет работать, тот будет побираться или помрет с голоду. Первый закон: в поте лица снеси хлеб твой; но чтобы закон этот не нарушался, нужно, чтобы соблюдался и другой закон: не противься злому.

Ну, пока прощайте, дай вам бог всего хорошего. Я в вас нашел сильного помощника в своем деле. Надеюсь, что и вы найдете во мне помощника. Дело наше одно.

Лев Толстой.

26 марта 1886 г.

1886 г. Апреля 3. Москва.

Думаю завтра отправиться в путь в Ясную с Колечкой и Стаховичем^*. Мне все это время нездоровилось, и оттого не писал вам. Работал я над пословицами^*. Думается с помощью Озмидова составить хорошую книжку. Я передал ему то, что сделал. Нынче он прочел мне статью о квакерах^*. Ее непременно надо напечатать. И такую же статью о Миклухе-Маклай и о штундистах, у которых увезли их имущество и потом возвратили^*. Эти явления все, кроме нас, старательно скрывают, потому мы должны писать о них. Иванов, сын фельдшера, — я говорил вам — написал очень хорошую повесть, посылаю ее вам^*. Если она будет напечатана, ему надо дать за работу денег. Буду жив, буду писать вам из деревни. Обнимаю вас и Павла Ивановича. Мои поклоны Александре Михайловне, Дитерихс^*.

Не знаю, что буду делать дорогой и в деревне, но надеюсь, что буду чем-нибудь служить за корм. Иду же главное затем, чтобы отдохнуть от роскошной жизни и хоть не много принять участие в настоящей.

Л. Т.

1886 г. Апреля 9. Ясная Поляна.

Из Ясной. 11-й час вечера.

Получил все твои письма^*. Очень был рад и благодарен. Одно жалко, что ты беспокоишься, и все напрасно. Мы шли прекрасно. Осталось, как я и ожидал, — одно из лучших воспоминаний в жизни. Здоровье сначала и до конца было лучше, чем в Москве, и превосходно. Трудностей никаких нет. Это точно как человек, который на суше бы вообразил, что он на острове, а кругом море. Так мы, сидя в городах, в наших условиях. А только пойдешь по этому морю — то это суша, и прекрасная. Мы с Колечкой — он был первый ходок, я второй, близкий к нему, Стахович — ослабел. С Колечкой говорили, что это одно из поучительнейших и радостнейших времен — кроме ласки и добродушия мы ничего не видали и сами никому не оказывали. Питались чаем, хлебом — и два раза щами и чувствовали себя бодрыми и здоровыми. Ночевали по 12 человек в избе и спали прекрасно. Я засыпал поздно, но зато мы выходили не так рано. По дороге подъехали 2 раза — всего 25 верст. Очень радуюсь за тебя, за 12-ю часть, и для себя радуюсь преимущественно за «Ивана-дурака»^*. Пришли мы в Ясную в 8 часов. Леля с Алсидом были на тяге. Потом пришли они и с Файнерманом и пили чай. Леля и Алсид веселы и здоровы, ходят с Фомичом на охоту.

Благодарю m-me Seuron за книжечку и карандаш, я воспользовался ими немножко по случаю рассказов старого, 95-летнего солдата, у которого мы ночевали. Мне пришли разные мысли, которые я записал^*.

Целуй Сережу, — он, верно, помогает тебе, — Таню — она, верно, успокаивает тебя, когда ты волнуешься, Машу, — она, верно, тоже помогает, и малышей, — они, верно, радуют, — особенно Андрюша. Он был хорош последнее время. Тебя я очень люблю и беспрестанно о тебе думаю. С Ильей, верно, ты уж сговорилась. Он бывает хорош, когда не фыркает. Кузминских поцелуй. Уж вот кто успокоит: и отец и дочь.

Не взыщи, что бестолково письмо. Пишу и засыпаю. До свиданья, душенька, коли бог даст.

1886 г. Апреля 29–30. Ясная Поляна.

Приехал вчера благополучно и скучно, то есть без разговоров. Трескин подсел в Подольске — до Серпухова. Дождь лил дорогой, но от Козловки ехать было хорошо. Дома все благополучно. Напился чая с Файнерманом и Филиппом и прочел письма, полученные здесь. Лег в час в маленькой комнате. В доме еще сыро, но было топлено и тепло. Нынче лягу в большой комнате к стене от приспешной, которая топится. Пишу это для твоего успокоения. Сам же знаю, что нездоровья от стен не может быть, если не сидеть в них без движенья. А я хочу поменьше сидеть.

Нынче встал в 8, убрался, разобрался вещами, сходил к Агафье Михайловне, к Катерине Копыловой и после обеда поеду пахать. Я вспомнил одно дело: этот Клопский, который писал такое трогательное письмо, говорил мне, что у него есть стихи^*. Я сказал ему, что меня не интересуют стихи. Это может огорчить его, и стихи могут быть хороши. Я думаю, Сережа помнит его адрес. Пошли к нему эту записку^*.

Целую тебя и всех детей от малых до больших.

Вчера поехал пахать. Вернулся в 7-м часу и очень устал. Хотел послать письмо, — сам свезти, но проспал. Вчера же пришла вечером с Файнерманом одна одесская девица^*. Она приехала сюда назад тому неделю и живет у Прокофья Власова на деревне. Я хорошенько не мог понять ее и не буду стараться; а буду стараться выпроводить ее отсюда, так как все эти лишние чужие лица — есть великая тягость. Узнал я про нее следующее: она дочь крымских помещиков, воспитывалась в астраханской гимназии, потом жила с сестрою в Одессе в библиотеке. Она, как говорит, с молодых лет имела страсть к деревенской жизни и физическому труду. Родители ее ей в этом препятствовали. В Одессе она прочла: «В чем счастье»^* и решила пойти в деревню работать. Сначала хотела ехать на Кавказ, но потом выдумала ехать в Ясную Поляну. Здесь она ходила раз на поденную. Здесь же она от Файнермана взяла «В чем моя вера» и прочла в первый раз, и говорит, что ее все взгляды теперь изменились, и не решила еще, что ей делать. Революционеркой она не была. Она знает по-английски, по-французски, ей 24 года, худая и скорее болезненная. Вот все, что я о ней узнал. Надеюсь, что она скоро уедет. Я же, пока она не уедет, постараюсь игнорировать ее. Если бы ты была тут, то ты бы поняла ее лучше и могла бы посоветовать. Несмотря на усталость, я отлично спал и прекрасно себя чувствую. Теперь 1-й час, я немного занялся — больше обдумыванием и конспектом — будущего, чем работой и теперь 1-й час иду пахать. Погода свежая, но сухая. По вечерам жуки и соловьи, трава так и лезет, и зелена, и свежа, и радостна, — удивительно. Нынче верно получу письма. Я не столько проспал — тебе послать письмо, сколько хотелось тебе обстоятельно описать эту странную девицу. В пользу ее говорит то, что она очень скромна, и вчера вовсе не хотела приходить ко мне, но я просил Файнермана пригласить ее с тем, чтобы понять, что такое и зачем она приехала.