Я теперь в Москве. Пишите сюда. Целую вас, Пошу и всех друзей.

Л. Т.

1898 г. Декабря 12. Москва.

Любезный друг Владимир Григорьевич!

Письмо это, адресованное Арчеру, лежало еще не запечатанным, когда я получил ваше № 63 (Таня привезла его из деревни). Кроме того, привезла и письмо от Моода, писанное с парохода. Я сейчас ему отвечу и буду просить его взять на себя весь труд как печатания, так и духоборческого переселения.

Спасибо за ваше письмо. Я теперь решительно не могу ничем другим заниматься, как только «Воскресением». Как ядро, приближающееся к земле все быстрее и быстрее, так у меня теперь, когда почти конец, я не могу ни о чем, нет, не не могу — могу и даже думаю, но не хочется ни о чем другом думать, как об этом. Сейчас получил корректуры до 70 главы, и очень мне не понравились некоторые места. Нынче послал письмо в Якутск и Александровскую тюрьму, под Иркутском, братьям. Ужасает меня то количество людей, которое собирается присоединиться к духоборам. Люди хотят обсохнуть в их среде. Но насколько они высушатся, они внесут сырости к духоборам. Как-то они вынесут этот наплыв? А между тем, видно, так надо. Всем жить надо, и всем помогать друг другу.

Андрюша приезжал из Петербурга и поехал к Илье. Он мил, но ужасно слаб и легкомыслен. За него я не переставая радуюсь, но за Ольгу боюсь, что ей будет трудно. Ну, прощайте пока. Поше собираюсь писать.

Л. Т.

1899 г. Февраля 12–15. Москва.

Дорогой друг Павел Александрович,

Давно не писал вам и не отвечал на 2 ваши письма — простите. Думаю о вас часто, люблю вас, не переставая. Порадовался вашему письму, где вы пишете, что устроились корреспондентом в газеты, и это дает вам заработок, и что вам предлагают корреспондировать в консервативную газету, и вы колеблетесь; это очень бы порадовало меня, если бы я не сомневался в том, что вы описываете свое матерьяльное положение лучше, чем оно есть, по своей доброте, только для того, чтобы успокоить меня. Напишите об этом, то есть о своем заработке, подробнее и обстоятельнее и не отказывайтесь от заработка только потому, что газета консервативная. Я часто думаю, что если бы мне надо было печатать и можно выбирать, я печатал бы в «Московских ведомостях» и «Московском листке». Вносить хоть немного света в мрак читателей этих органов — доброе дело. А еще дайте мне послужить вам в этом деле — пришлите мне корреспонденции, и я продам их и выговорю и на будущее наивыгоднейшие условия. Я могу поместить в «Курьере», в «Русских ведомостях», в «Ниве», в «Неделе». Пожалуйста, пожалуйста, воспользуйтесь мною, пока я в городе. А мне не то что труд, но только истинное удовольствие. И мне кажется, что ваши корреспонденции могут быть очень хороши и полезны. Не думайте, чтобы я ожидал от вас высказывание в этих корреспонденциях тех основ, которыми мы живем, я жду от них только описания современных английских событий в экономической, политической, социальной, научной, художественной областях, переданных христианином и потому освещенных христианским светом. Пожалуйста, сделайте это, то есть пишите и пользуйтесь мной, а я теперь же приготовлю издателей.

О внешней жизни моей вы, вероятно, знаете от Русанова. Чувствую себя очень ослабевшим в нынешнем году — болит спина и нет сна и бодрости мысли, и потому плохо работается. Правда, что городская жизнь страшно утомительна с тем огромным количеством отношений, которые образовались у меня. Хочется попытаться уехать куда-нибудь — к Олсуфьевым, вероятно. Исправление «Воскресения» совсем не двигается. «Ответ шведам» напечатан в очень нехорошей версии, я потом исправил его и послал Черткову. Если он не напечатан во Франции, то хорошо бы перевести его с этой лучшей версии. Жены нет теперь в Москве, она в Киеве у Т. А. Кузминской, которая опасно больна — воспаление легких. Я с Таней, Мишей и Сашей. Мой привет Марье Викторовне и вашим детям. Что они? Вчера вернулся из Канады Бакунин весь под влиянием духоборов, необыкновенных людей 25 столетия. От Сережи письма еще только из карантина. Видел Христиановича, который, как и следует, очень любит вас. Так не сердитесь, что не писал, и пишите мне почаще и про свою душу, которую я очень люблю.

Л. Т.

1899 г. Мая 1. Москва. 1 мая.

Каждый день и по нескольку раз думаю о тебе и очень желаю тебя видеть. Знаю и болею о нелепости выходки Вари. Надеюсь, что пребывание на Кавказе у Скороходовых и других, если она там, образумит ее. Они очень хорошие люди. Больно то, что под видом христианских чувств в ней сделалось какое-то неприятное озлобление. Тут есть почти болезненное состояние. Чем больше живешь, тем больше убеждаешься в том, что ум люди употребляют только на то, чтобы оправдывать свои безумные поступки. И скучно смотреть на всю эту царственную чепуху, и хочется поскорее уйти и получить новое назначение в такое место, где не так ясно будешь видеть всю нелепость людской жизни. Утешаешься тем, что если видишь нелепость, то обязан указать ее другим, и что в этом твое дело. Но все-таки скучно и хочется поскорее переехать, только бы не при очень дурном экипаже в дороге. Я все надеялся приехать в Пирогово и очень радовался этому.

Софья Андреевна, которой я предоставляю распоряжаться мною, решила, что Маша — милая Маша, которую целую с Колей и прошу не сердиться, что не писал ей, — приедет сюда, а я с ней уеду в Пирогово. Но она не приехала, и я все сижу и утро, не переставая, работаю над «Воскресением», которое надоело мне страшно, а потом предоставляю себя тем сумасшедшим, которые около меня суетятся. Сам я такой же. И очень надоело. Привет всем твоим — Марье Михайловне, Вере, Маше, может быть и Варе.

Л. Толстой.

1899 г. Мая 5. Москва.

5 мая.

Простите меня, пожалуйста (впрочем, на моей бумаге для писем можно бы эти слова напечатать, так как всегда они начинаются совершенно справедливо так — покаянием), за то, что не отвечал, и, главное, за то, что задерживаю перевод и печатание поправками. Причина и того и другого одна: невозможность успеть и потребность исправлять скверное. Вы пишете о том, чтобы дать вам повесть для наших изданий. Да я теперь закаялся так печатать, так я измучился. Дело в том, что, как умный портретист, скульптор (Трубецкой), занят только тем, чтобы передать выражение лица — глаз, так для меня главное — душевная жизнь, выражающаяся в сценах. И эти сцены не мог не перерабатывать. Если большое затруднение переделывать, печатайте, как прежде было, только жалко. После этих глав все пойдет, надеюсь, гладко. Следующие за 43 вышлю через два дня. Их нет у меня. Маркс высылает вам правильно, но так как вы боитесь его коварства (он не коварен, а груб и глуп), я буду высылать от себя. Спасибо Колечке, который работает как вол, помогая мне. Деньги я вам выслал духоборческие, потому что лицо, давшее деньги, обещало привезти их, а_ вам нужно скорее.