<19> Вчера я молвил: «Гулля, гулля!» — И войны прилетели и клевали Из рук моих зерно. И надо мной склонился дёдер , Обвитый перьями гробов И с мышеловкою у бедер, И мышью судеб меж зубов. Крива извилистая трость, Но белая, как лебедь, кость Глазами зетит из корзины. Я молвил: «Горе! Мышелов! Зачем судьбу устами держишь?» Но он ответил: «Судьболов Я и волей чисел — ломодержец». И мавы в битвенных одеждах, Чьи кости мяса лишены, И с пляской конницы на веждах Проходят с именем жены. Крутясь волшебною жемжуркой , Они кричали: «Веле! Веле!» — И, к солнцу прилепив окурок, К закату призраком летели. А я червонною сорочкой Гордился, стиснув удила, — Война в сорочке родила. Мой мертвый взор чернеет точкой. <20> Узнать голубую вражду И синий знакомый дымок Я сколько столетий прожду? Теперь же я запер себя на замок. О, боги! Вы оставили меня И уж не трепещ<е>те крылами за плечами, И не заглядываете через плечо в мой почерк. В грязи утопая, мы тянем сетьми Слепое человечество. Мы были, мы были детьми, Теперь мы — крылатое жречество. <21> Уж сиротеют серебряные почки В руке растерянной девицы, Ей некого, ей незачем хлестать! Пером войны поставленные точки И кладбища большие, как столица, Иных людей иная стать. Где в простыню из мертвых юношей Обулась общая земля, В ракушке сердца жемчуга выношу, Вас злобным свистом жалейки зля. Ворота старые за цепью И нищий, и кривая палка. И государства плеч (отрепье) Блестят, о, умная гадалка! <22> Воин! Ты вырвал у небес кий И бросил шар земли. Выбросил: «Пли!» — Тому, кто На шлеме сером начертал И песнезовом Маяковского На небе черном проблистал. <23> Как седой водопад, На пастушеский быт первой древности, Кого числам внимал И послушно скакал Очарованный гад В кольцах ревности; И змея плененного пляска и корчи, И кольца, и свист, и шипение Кого заставляли все зорче и зорче Шиповники солнц понимать, точно пение; Кто череп, рожденный отцом, Буравчиком спокойно пробуравил И в скважину надменно вставил Росистую ветку Млечного Пути, Чтоб щеголем в гости идти; В чьем черепе, точно стакане, Была росистая ветка черных небес, — И звезды несут вдохновенные дани Ему, проницавшему полночи лес. <24> Я, носящий весь земной шар На мизинце правой руки — Мой перстень неслыханных чар, — Тебе говорю: Ты! Ты вспыхнул среди темноты. Так я кричу крик за криком, И на моем каменеющем крике Ворон священный и дикий Совьет гнездо и вырастут ворона дети, А на руке, протянутой к звездам, Проползет улитка столетий! Блаженна стрекоза, разбитая грозой, Когда она прячется на нижней стороне Древесного листа. Блажен земной шар, когда он блестит На мизинце моей руки! <25> Страну Лебедию забуду И ноги трепетных Моревен. Про Конецарство , ведь оттуда я, Где конь благородный и черный Ударом ноги рассудил, Жуя, станет жить, медь удил. Где конь звероокий с волной белоснежной Стоит, как судья у помоста, И дышло везут колесницы тележной Дроби преступные, со ста . И где гривонос благородный Свое доверяет копыто Ладони покорно холодной, А чья она — всеми забыто. Где гривы — воздух, взоры — песни. Все дальше, дальше от Ням-ням ! Мы стали лучше и небесней, О, люди! Так разрешите вас назвать! Жгите меня, Но так приятно целовать Копыто у коня: Они на нас так не похожи, Они и строже и умней, И белоснежный холод кожи, И поступь твердая камней. Мы не рабы, но вы посадники, Но вы избранники людей! И ржут прекрасные урядники, В нас испытуя слово «дей!». Над людом конских судей род Обвил земной шар новой молнией. Война за кровь проходит в брод, Мы крикнем: «Этот дол не ей!» И черные, белые, желтые Забыли про лаи и про наречья. Иной судья — твой шаг, тяжел ты! И власть судьи не человечья. Ах, князь и кнезь, и конь, и книга — Речей жестокое пророчество. Они одной судьбы, их иго Нам незаметно, точно отчество. |
