Пришла и шепчет:

«Барыня, а барыня!» —

«Ну что тебе, я спать хочу!» —

«Вас скоро повесят!

Хи-их-хи! Их-хи-хи!

За отцов, за грехи!»

Лицо ее серо, точно мешок,

И на нем ползал тихо смешок!

«Старуха, слушай, пора спать!

Иди к себе!

Ну что это такое,

Я спать хочу!»

Белым львом трясется большая седая голова.

«Ведьма какая-то,

Она и святого взбесит».—

«Барыня, а барыня!» —

«Что тебе?» —

«Вас скоро повесят!»

Барин пришел. Часы скрипят.

Белый исчерченный круг.

«Что у вас такое? Опять?» —

«Барин мой миленький,

Я на часы смотрю,

Наверное, скоро будет десять!» —

«Прямо покоя нет.

Ну что это такое:

Приходит и говорит,

Что меня завтра повесят».

В печке краснеет пламя зари,

Ходит устало рука;

Как кипяток молока, белые пузыри над корытом, облака.

Льются мыльные стружки, льется мыльное кружево,

Шумные, лезут наружу вон.

А голубое от мыла корыто

Горами снега покрыто,

Липовое корыто.

Грязь блестела глазами цыганок.

Пены белые горы, как облака молока, на руки ползут,

Лезут наверх, громоздятся.

Добрый грязи струганок,

Кулак моет белье,

Руки трут:

Это труд старой прачки.

Синеет вода.

Рубанок белья эти руки.

«Эх, живешь хуже суки!»

Долго возиться с тряпками тухлыми.

Руки распухли веревками жил, голубыми, тугими и пухлыми.

Дворник трубкой попыхивает, золотым огнем да искрами.

Лесной бородач, из Поволжья лесистого,

В доме здесь он служил.

Белый пар из корыта

Прачку закрыл простыней,

Облаком в воздухе встал,

Причудливым чудищем белым.

Прачки лицо сумраком скрыто.

К рукам онемелым,

Строгавшим белье,

Ломота приходит — знать, к непогоде.

В алые зори печки огонь пары расцветил.

На веревках простыни, штаны белели.

«Дело известное, —

Из сословья имущего!

А белье какое!

Не белье, а облако небесное!

А кружева, а кружева на штанах —

Тьма Господняя, —

Тьма-тьмущая.

Вчера и сегодня

Ты им услуживай,

А живи в сырых стенах!

Вот я и мучаюсь,

Стирать нанята,

Чтобы снежной мглою

Зацвели подштанники».

Над белым сумраком Невы,

У подоконника окна,

Стоял, облокотясь,

Великий князь.

«Мне мил был

Сумрак сельской хаты

И белая светелка,

Соломенная челка

Соломы черной и гнилой,

Ее соломенный хохол

И на завалинке хохол.

И все же клич «царей долой» —

Палит и жжет мне совесть.

Лучи моего духа

Селу убогому светили,

Но неприязненно и сухо

Их отрицали и не любили.

«Он захотел капусты кислой», —

Решил народный суд.

А я ведро на коромысле

Из березы пою, их вечером несут.

Суровою волею голи глаголы висят на глаголе.

Я, самый верхний лист

На дереве царей,

Подземные удары

Слышу, глухой подземный гул.

Нас кто-то рубит,

Дрожат листы,

И вороны летят далече.

Чу! Чую, завтра иль сегодня

Все дерево на землю упадет.

Железа острие нас рубит.

И дерево дрожит предсмертной дрожью».

Нежнее снежной паутины

И снежных бабочек полна,

Над черной бездною ночей

Летела занавесь окна.

И снежный камень ограничил,

Белее чести богоматери,

Его высокий полусвод.

«Народ нас создал, возвеличил.

Что ж, приходи казнить, народ!

Какой холодный подоконник!

И смотрят звезды — вещий сонник!

Да, настежь ко всему людей пророческие очи!

Придет ли смерть, загадочная сводня,

И лезвием по горлу защекочет,

Я все приму сегодня,

Чего смерть ни захочет.

Но сердце темное пророчит.

Что ждет меня — какая чаша?

Ее к устам моим несу!

Глухой острог, параша,

Глухой острог, затерянный в лесу,

Среди сугробов рудники

И ты, печальная параша,

Жестоких дней приятельница?

Там полетят в меня плевки,

Я буду для детей плевательница?

Как грустен этот мир!

Время бежит, перо писарей

Торопится,

Царей

Зовет охолопиться…

И буду я висеть на виле;

А может, позже

Меня удавят те же вожжи,

Какими их давили.

Смерть! Я — белая страница!

Чего ты хочешь — напиши!

Какое нынче вдохновение ее прихода современнее?

Ранней весной, не осенью,

Наше сено царей будет скошено.

Разлукой с небом навсегда,

Так наземь катится звезда

Обетом гибели труда.

Ах, если б снять с небесной полки

Созвездий книгу,

Где все уж сочтено,

Где жизни нить, и плахи нить, и смеха нить

В едином шелке

Ткало веретено,

Покорно роковому игу,

Для блеска звездных игол.

И показать людей очей корыту

Ее задумчиво-открытую…

Мне станет легче извинить

И палача и плаху,

И даже лесть кровавому галаху.

Часов времен прибою внемля,

Подкошенный подсолнух, я

Сегодня падаю на землю.

И вот я смерти кмотр.

Душа моя готовится на смотр

Отдать отчет в своих делах.

Что ждет меня?

Глухой темничный замок,

Ужимки за решеткой самок,

Толпа безумных дураков

И звон задумчивых оков?

И я с окованной рукой,

Нарушив прадедов покой,

Сойду туда?»