Лето-осень 1921 144. "Я видел юношу-пророка…" Я видел юношу-пророка, Припавшего к стеклянным волосам лесного водопада, Где старые мшистые деревья стояли в сумраке важно, как старики, И перебирали на руках четки ползучих растений. Стеклянной пуповиной летела в пропасть цепь Стеклянных матерей и дочерей Рождения водопада, где мать воды и дети менялися местами. Внизу река шумела. Деревья заполняли свечами своих веток Пустой объем ущелья, и азбукой столетий толпилися утесы. А камни-великаны — как плечи лесной девы Под белою волной, Что за морем искал священник наготы. Он Разиным поклялся быть напротив. Ужели снова бросит в море княжну? Противо-Разин грезит. Нет! Нет! Свидетели — высокие деревья! Студеною волною покрыв себя И холода живого узнав язык и разум, Другого мира, ледян<ого> тела, Наш юноша поет: «С русалкою Зоргама обручен Навеки я, Волну очеловечив. Тот — сделал волной деву». Деревья шептали речи столетий. Лето-осень 1921 145. "Ра — видящий очи свои в ржавой и красной болотной воде…" Ра — видящий очи свои в ржавой и красной болотной воде, Созерцающий свой сон и себя В мышонке, тихо ворующем болотный злак, В молодом лягушонке, надувшем белые пузыри в знак мужества, В траве зеленой, порезавшей красным почерком стан у девушки, согнутой с серпом, Собиравшей осоку для топлива и дома, В струях рыб, волнующих травы, пускающих кверху пузырьки, Ра — продолженный в тысяче зверей и растений, Ра — дерево с живыми, бегающими и думающими листами, испускающими шорохи, стоны. Волга глаз, Тысячи очей смотрят на него, тысячи зир и зин . Мывший ноги, Поднял голову и долго смотрел на Ра, Так что тугая шея покраснела узкой чертой. 1921 146. Союзу молодежи Русские мальчики, львами Три года охранявшие народный улей, Знайте, я любовался вами, Когда ы затыкали дыры труда Или бросались туда, Где львиная голая грудь — Заслон от свистящей пули. Всюду веселы и молоды, Белокурые, засыпая на пушках, Вы искали холода и голода, Забыв про постели и о подушках. Юные львы, вы походили на моряка Среди ядер свирепо-свинцовых, Что дыру на котле Паров, улететь готовых, Вместо чугунных втул Локтем своего теласмело заткнул. Шипит и дымится рука И на море пахнет жарким — каким? Редкое жаркое, мясо человека. Но пар телом заперт, Пары не летят, И судно послало свистящий снаряд. Вам, юношам, не раз кричавшим «Прочь» мировой сове, Совет: Смело вскочите на плечи старших поколений, То, что они сделали, — только ступени. Оттуда видней! Много и далёко Увидит ваше око, Высеченное плеткой меньшего числа дней. 1921 147. Я и Россия Россия тысячам тысяч свободу дала. Милое дело! Долго будут помнить про это. А я снял рубаху, И каждый зеркальный небоскреб моего волоса, Каждая скважина Города тела Вывесила ковры и кумачовые ткани. Гражданки и граждане Меня — государства Тысячеоконных кудрей толпились у окон. Ольги и Игори, Не по заказу Радуясь солнцу, смотрели сквозь кожу. Пала темница рубашки! А я просто снял рубашку — Дал солнце народам Меня! Голый стоял около моря. Так я дарил народам свободу, Толпам загара. 1921 148. 1905 год Пули, летя невпопад, В колокола били набат. Царь! Выстрел вышли: А, Волга, не сдавай, Дон, помогай! Кама, Кама! Где твои орлы? Днепр, где твои чубы? Это широкие кости, Дворцов самочинные гости, Это ржаная рать Шла умирать! С бледными, злыми, зелеными лицами, Прежде добры и кроткй, Глухо прорвали плотину И хлынули Туда, где полки Шашки железные наголо вынули. Улиц, царями жилых, самозваные гости, Улиц спокойных долгие годы! Это народ выпрямляется в росте Со знаменем алым свободы! Брать плату оков с кого? И не обеднею Чайковского, Такой медовою, что тают души, А страшною, чугунною обедней Ответил выстрел первый и последний, Чтоб на снегу валялись туши. Дворец с безумными глазами, Дворец свинцовыми устами, Похож на мертвеца, Народ «любимый» целовал… Тот хлынул прочь, за валом вал… Над Костромой, Рязанью, Тулой, Ширококостной и сутулой, Шарахал веник пуль дворца. Бежали, пальцами закрывши лица, И через них струилась кровь. Шумела в колокол столица, Но то, что было, будет вновь. Чугунных певчих без имен — Придворных пушек рты открыты: Это отец подымал свой ремень На тех, кто не сыты! И, отступление заметив, Чугунным певчим Шереметев Махнул рукой, сказав: «Довольно Свинца крамольникам подпольным!» С челюстью бледной, дрожащей, угрюмой, С остановившейся думой Шагают по камням знакомым: «Первый блин комом!» |
