Весна морю дает

Ожерелье из мертвых сомов —

Трупами устлан весь берег.

Собакам, провидцам, пророкам

И мне —

Морем предложен обед

Рыбы уснувшей

На скатерти берега. Роскошь какая!

Будь человек! Не стыдись! Отдыхай, почивай!

Кроме моря, здесь нет никого.

Никому не нужно мое спасибо,

Море, ты слишком велико,

Чтобы ждать, чтобы я целовал тебе ручку,

Купаюсь, целую морскую волну,

Море не пахнет ручкой барыни.

Три мешочка икры

Я нашел и испек,

И сыт!

Вороны, каркая, — в небо!

«Упокой, господи» и «Вечную память»

Пело море

Тухлым собакам.

В этой стране

Алых чернил взаймы у крови — дружеский долг —

Время берет около Троицы,

Когда алым пухом

Алеют леса-недотроги,

Зеленой нежной ресницей широкие.

Не терпится дереву, хочется быть мне

Зеленым знаменем пророка,

Но пятна кровавые Троицы

Еще не засохли.

Перья зеленые — ветки ее — лебедей стая плавает по воздуху.

И золотые чернила весны

В закат опрокинуты, в немилости,

И малиновый лес

Сменяет зеленый.

В этой стране собаки не лают,

Если ночью ногою наступишь на них,

Кротки и тихи

Большие собаки.

И цыпленок, раньше чем уснуть в руке господи<на>,

Бегает по нему и ловит,

Полный охотничьей <жизни>, мошек и комаров.

Тебе люди шелка не дадут,

О, пророк! И дереву — знаменем быть,

Пальцы кровавые лета запечатлены на зеленых листах

<Когда недотрогу неженку-розу беру знаменем>.

Сегодня я в гостях у моря,

Скатерть широка песчаная,

Собака поодаль.

Ищем. Грызем.

Смотрим друг на друга.

Обедал икрою и мелкой рыбешкой.

Хорошо! Хуже в гостях у людей!

Из-за забора: «Урус дервиш, дервиш урус!» —

Десятки раз крикнул мне мальчик.

Косматый лев, с глазами вашего знакомого,

Кривым мечом

Грозил кому-то, угрожал — покоя часовой, заката сторож,

И солнце перезревшей девой

(Верно, сладкое любит варенье),

Сладко, ласково закатилось на львиное плечо.

Среди зеленых изразцов,

Среди зеленых изразцов!

Халхал.

Хан в чистом белье

Нюхал алый цветок, сладко втягивал в ноздри запах цветка,

Жадно глазами даль созерцая.

«Русски не знай — плехо!

Шалтай-балтай не надо, зачем? Плехо!

Учитель, давай

(50 лет) — столько пальцев и столько —

Азия русская.

Россия первая, учитель — харяшо.

Толстой большой человек, да, да, русский дервиш!

А! Зардешт, а! Харяшо!»

И сагиб, пьянея, алый нюхал цветок,

Белый и босой,

И смотрел на синие дальние горы.

Крыльцо перед горами в коврах и горах винтовок,

Выше — предков могилы.

А рядом пятку чесали сыну его:

Он хохотал,

Стараясь ногою попасть слугам в лицо.

Тоже он был в одном белье.

По саду ханы ходят беспечно в белье

Или копают заступом мирно

Огород капусты.

«Беботеу вевять», —

Славка запела. Каменное зеркало гор.

Я на горах.

Зеркало моря наход<ится>

По ту сторону —

Матери <большой головой>.

Отсюда, Волге наперекор,

Текут реки, в те же морей <просторы> —

Воли запасы черпать где <ведра>.

Здесь, среди гор,

Человек сознает, что зазнался.

Скакала, шумела река,

Стекленясь <волосами>.

Буханки камней.

Росли лопухи в рост человека.

Струны раз<метав камнями>, —

Кто играл в эти струны?

Булыжники собраны в круг,

Гладка, как скатерть, долина,

Выметен начисто пол ущелья:

Из глазу не надо соринки.

Деревья в середке булыжных венков.

Черепами людей белеют дома.

Хворост на палках.

Там чай-хане пустыни.

Черные вишни-соблазны на удочке тянут голодных глаза.

Армянские дети пугливы.

Сотнями сказочных лбов

Клубятся, пузырятся в борьбе за дорогу

Корни смоковницы

(Я на них спал)

И в землю уходят,

Тоской матерей тянутся к детям,

Пуповиной протянутой от веток <к> корням.

Плетусь, ученье мое давит мне плечи,

Проповедь немая, нет учеников.

Громадным дуплом

Настежь открыта счетоводная книга столетий.

Брюхом широким ствол (шире коня поперек),

Пузырясь, пузатым грибом,

Подымал над собой тучу зеленую листьев и веток,

Зеленую шапку,

Градом ветвей стекая к корням,

С ними сливаясь в узлы

Ячеями сети огромной.

Ливень дерева сверху, дождь дерева пролился

В корни и землю, внедряясь в подземную плоть,

Ячейками сети срастались глухою петлею.

И листья, певцы того, что нет,

Младшие ветви и старшие,

И юношей толпы — матери держат старые руки.

Чертеж? Или дерево?

Сливаясь с корнями, дерево капало вниз

И текло древесною влагой,

Ручьями,

В медленном ливне столетий.

Ствол пучится брюхом, где спрячутся трое,

Долине дает второе зеленое небо, —

Кольца ячей в 4 узла.

Здесь я спал, изнемогший.

Белые кони (лебеди снега и спеси) паслися на лужайке оседланы

«Ты наше дитю! Вот тебе ужин, ешь и садись! —

Мне крикнул военный, с русской службы бежавший. —

Чай, вишни и рис».

«Пуль» в эти дни я не имел, шел пеший,

Целых два дня я питался лесной ежевикой,

Ей одолжив желудок Председателя земного шара.

(Мариенгоф и Есенин).

«Беботеу вевять», — славка поет!