«Мы, обветренные Каспием,

Великаны алокожие,

За свободу в этот час поем,

Славя волю и безбожие.

Пусть замолкнет тот, кто нанят,

Чья присяга морю лжива.

А морская песня грянет.

На устах молчит нажива».

Ветер, ну?

Пастух очей стоит поодаль.

Белые очи богов по небу плыли!

Пила белых гор. Пела моряна.

Землею напета пластина.

Глаза казни

Гонит ветер овцами гор

По выгону мира.

Над кремневой равниной, овцами гор,

Темных гор, пастись в городах.

Пастух людских пыток поодаль стоит,

Снежные мысли,

Белые речки,

Снежные думы

Каменного мозга,

Синего лба,

Круч кремневласых неясные очи.

Пытки за снежною веткой шиповника.

Ветер — пастух божьих очей.

Гурриэт эль-Айн,

Тахирэ, сама

Затянула на себе концы веревок,

Спросив палачей, повернув голову:

«Больше ничего?» —

«Вожжи и олово

В грудь жениху!»

Это ее мертвое тело: снежные горы.

Темные ноздри гор

Жадно втягивают

Запах Разина,

Ветер с моря.

Я еду.

Ветер пыток.

<Золотые чирикали птицы

На колосе золота.>

Смелее, не робь!

Зелен<ые> улиц<ы> каменн<ых> зда<ний>,

Полк узеньких улиц.

Я исхлестан камнями!

Булыжные плети

Исхлестали глаза степных дикарей.

<Голову закрываю обеими руками.>

Тише! Пощады небо не даст!

Пулей пытливых взглядов проулков

Тысячи раз я пророгожен.

Высекли плечи

Булыжные плети!

Лишь башня из синих камней <тонкой> березой на темном мосту

Смотрела Богоматерью и перевязывала ран<ы>.

Серые стены стегали.

Вечерний рынок.

«Вароньи яйца!

Один — один шай! Один — один шай!

Лёви, лови!»

Кудри роскоши синей,

Дикие болота царевичи,

Синие негою,

Золото масла — крышей покрыли,

Чтобы в ней жили глаз воробьи,

Для ласточек щебечущих глаз

(Масла — коровьего вымени белых небес, снега и инея).

Костры. Огни в глиняных плошках.

Мертвая голова быка у стены. Быка несут на палках,

Полчаса назад еще живого.

Дикие тени ночей. Напитки в кувшинах ледяные —

В шалях воины.

Лотки со льдом, бобы и жмыхи.

И залежи кувшинов голубых —

Как камнеломни синевы,

Здесь свалка неба голубого,

Чей камень полон синевы.

Слышу «Дубинушку» в пении неба,

Иль бурлак небо волочит на землю?

Зеленые куры, красных яиц скорлупа.

И в полушариях черных, как черепа,

Блистает глазами толпа,

В четки стуча,

Из улицы темной: «Русски не знаем,

Зидарастуй, табарича».

Лесов рукопашная,

Шубы настежь,

Овчины зеленые,

Падают боги камней

Игрою размеров.

Дети пекут улыбки больших глаз

В жаровнях темных ресниц

И со смехом дают случайным прохожим

Калека-мальчик руки-нити

Тянул к прохожим по-паучьи у мечети.

Вином запечатанным

С белой головкой над черным стеклом

Жены черные шли.

Кто отпечатает? —

Лениво!

Я — кресало для огнива

Животно-испуганных глаз, глупо-прелестных черною прелестью,

Под покрывалом,

От страха спасителем.

Смертельной чахотки,

Белой чахотки

Забрала белеют у черных теней.

Белые прутья на черные тени спускались — смерти решетка

Белой, окошка черной темницы, решеткой

Женщин идущих.

Тише, Востока святая святых!

Ок! Ок! Я пророк!

Полночь. Решт. Рыжие прыжками кошек

И двойкой зеленой кладбищенских глаз скачут в садах,

Дразнят собак.

«фрау, гау! Га-га! Га-га!» —

Те отвечали лениво. Перекличка лесных лис и собак

В садах заснувшего города.

Души мертвых в садах молитвы <правоверной>.

Это чёрта сыны прыгали в садах.

На голые шары черепов, бритые головы,

С черным хохлом где-то сбоку (дыма черное облако)

Весь вечер смотрели мы.

Прокаженные жены, подняв покрывало,

Звали людей: «Приди, отдохни!

Усни на груди у меня».

Тиран без Тэ.

«Реис тумам донья», —

Али

В Председатели шара земного

Посвящается за стаканом джи-джи.

Страна, где все люди Адамы,

Корни наружу небесного рая!

Где деньги — «пуль»,

И в горном ушельи,

Над водопадом гремучим

В белом белье ходят ханы

Тянуть лососей

Длинною сеткою на шесте.

И все на «ша»: шах, шай, шира.

Где молчаливому месяцу

Дано самое звонкое имя —

Ай.

В этой стране я!