— А откуда же она?

— Разные причины, Таня, — пьянство, распущенность, слабохарактерность родителей вначале, попустительство окружающих позже… Ну что мне тебе лекцию читать? Хочешь устрою в Школу милиции? У меня там знакомства.

Таня вскочила. Она содрала с Владимира купальную шапочку, которую он только что надел, и побежала к морю.

— Есть еще причина! Забывчивость мужей! Забыл вторую купить! Теперь краду твою!.. — закричала она, бросаясь навстречу шумной, лохматой волне.

Выходить на работу Владимир должен был в понедельник. Чтобы выкроить еще один день, решили возвращаться не поездом, а лететь в воскресенье самым поздним самолетом. Подумаешь, в Москве ночь не поспать!

И вдруг в пятницу, ни о чем не предупредив, как снег на голову свалился Николай. Он явился на пляж, когда Таня с Владимиром только возвратились после очередного дальнего заплыва. Они увидели его еще в километре от берега. Он стоял посреди пляжа, сияя молочной белизной тела и огненной шевелюрой (“Как маяк, — говорила потом Таня, — знаешь, такая побеленная длинная башня, а наверху огонь горит”), и махал им рукой.

Оказалось, что Николай имел два дня отгула и вот на пятницу, субботу и воскресенье прилетел.

Он сразу же обгорел на солнце и стал похож на вареного рака, схватил такси и за один день объехал “чуть не все, как выразилась Таня, достопримечательные места Черноморского побережья Кавказа”.

— Ах, как здорово! — шумно восхищался Николай. — Ах, как чудесно! Теперь каждый отпуск сюда! Каждый выходной! Каждый обеденный перерыв!

Обратно достать билеты рядом не удалось. Владимир с Таней, заказавшие их давно, сидели в четвертом ряду, Николай, доставший билеты в последний момент, — в хвосте самолета.

Когда вылетели, была ясная, звездная ночь, но по дороге машина попала в грозу.

За окнами — сплошной мрак. То и дело с невероятным грохотом, слышным в салоне, ночь вспарывала совсем близкая ветвистая, ослепительно белая молния. Машина кренилась то вправо, то влево, то задиралась носом кверху, то куда-то пропаливалась.

Стюардесса с вымученной улыбкой, держась за багажные сетки, ходила вдоль прохода. Раза два в салон заглядывали озабоченные летчики.

Таня сидела бледная. Ее потемневшие глаза были широко раскрыты, пальцы судорожно вцепились в Володин рукав. Иногда она искоса поглядывала на него и, видя спокойное лицо мужа, его ободряющую улыбку, сама жалко и мимолетно улыбалась.

Тане было очень страшно. Однако при мысли, что Владимир рядом, она на мгновение успокаивалась — с ним она не боялась ничего. Но тут гремел гром, молния превращала за секунду до этого черные овалы окон в снежные листы бумаги, и Таня еще сильней цеплялась за рукав мужа.

Неожиданно, раскачиваясь, как плохой матрос во время шторма, к ним подошел Николай.

— Лететь осталось недолго. Мне нужно рассказать Володьке одну важную штуку. В Сочи-то забыл. Дело срочное, а то опять забуду. Давай, Танька, поменяемся местами. Мне ненадолго.

Таня посмотрела на него отчаянными глазами. Но Николай улыбался, как всегда.

— Ты что, — спросил он вдруг, изобразив на лице преувеличенную тревогу, — уж не боишься ли, часом? А? Нет, ты скажи, ты трусишь, что ли?

Таня быстро поднялась. Она трусит? Сам он трусит! Владимир пытался ее удержать, но она, не оборачиваясь, мотаясь, как щепка в потоке, добралась до последнего ряда, где было место Николая, и, опустившись в кресло, закрыла глаза. А Николай завел другу какой-то длинный и путаный рассказ о возможных перемещениях и слияниях в отделе, в Управлении, и так далее и тому подобное. Владимир слушал не перебивая, а когда Николай наконец замолчал, окончательно захлебнувшись в собственном повествовании, спросил:

— Для чего ты всю эту чепуху развел? Чтоб с Таней местами поменяться? Да? Для чего?

Николай облегченно вздохнул. Он не был мастером врать. Еще прихвастнуть куда ни шло. А врать — это у него не получалось.

Выяснилось, что сосед Николая — опытный воздушный пассажир, то и дело разъезжающий по командировкам, — с самого начала грозы стал рассказывать страшные истории об авиационных катастрофах, свидетелем которых он был, а иногда даже и участником. Но они кончались благополучно, и пассажир всегда спасался. О, он был старый воздушный волк! Он еще не то видел! Подумаешь, гроза! Вот однажды он летел…

В конце концов ему стало плохо, и он — благо последний ряд к туалету близко, — прикрыв рукой рот, торопливо скользнул в хвост самолета.

Единственное, что Николай понял из всех этих страшных историй, — это то, что когда самолет совершает вынужденную посадку где попало, а иной раз даже падает, у пассажиров, сидящих впереди, нет никаких шансов спастись, в то время как те, кому повезло сидеть в хвосте, остаются невредимыми. Поэтому и пассажир этот всегда брал билет в последний ряд.

Усвоив эту истину, Николай тотчас же покинул свое место и, качаясь из стороны в сторону, направился к друзьям, чтобы поменяться с Таней местами. Конечно, гроза при современном состоянии авиации — это ерунда, но все же пусть Таня сидит в хвосте, так спокойней.

Он неуверенно посмотрел на друга. Владимир усмехнулся и, положив свою руку на руку Николая, крепко пожал ее.

…Вот о чем вспоминал Владимир, пока вертолет летел в ночном, затянутом тучами небе к Шереметьевскому аэродрому.

Наконец машина пошла на снижение. Внизу замелькали огоньки — красные, золотые, синие. Засверкала политая дождем бетонная полоса. Шум мотора стал тише. На минуту, слегка покачиваясь, вертолет повис над самой землей, а потом мягко опустился на нее.

Торопливо открыв дверцы и крикнув летчикам: “Спасибо, ребята!” — Владимир, Логинов и Русаков выпрыгнули из вертолета и бегом направились к светящемуся вдали зданию аэропорта.

Посадки на красноярский самолет еще не объявляли. Владимира и его помощников встретил на поле дежурный. Он сообщил, что патрульные машины к аэродрому не подъезжали — “Повар” мог их заметить, — а стоят неподалеку, наблюдение же за входами и выходами осуществляют внешне ничем не приметные дружинники-комсомольцы.

Было ясно, что “Повар” появится (если он вообще появится) в последнее мгновение, когда посадка будет заканчиваться. Оставалось еще несколько минут, и дежурный аэродромной милиции коротко передал Владимиру то, что просил передать ему для информации дежурный по городу.

В общих чертах предположения милиционеров оправдались. Дежурному по городу позвонили из девяносто шестого отделения милиции и сообщили, что туда привезли гражданина Гокиели с сотрясением мозга. Гражданин Гокиели дал следующие показания.

Он очень спешил на Внуковский аэродром. На площади Революции такси не было, да еще стояла большая очередь. Он пытался остановить машину у “Метрополя”, у “Москвы”, но шоферы только отрицательно качали головой и показывали на стоянку.

Наконец, когда очередное такси остановилось у подъезда гостиницы “Москва”, высаживая пассажиров, он, даже не дождавшись, пока они вылезут, решительно сел рядом с шофером и сказал: “До Внукова. Хорошо заплачу”. Но шофер все-таки подъехал к стоянке автобусов у “Стереокино” и спросил, не нужно ли кому на аэродром. Гражданин Гокиели побоялся протестовать — он был до смерти рад, что вообще достал такси. Желающих не было, и шофер уже собирался ехать, когда к машине подбежал какой-то здоровенный запыхавшийся мужчина и сказал, что он торопится на аэродром (с какой стороны подбежал, свидетель не заметил). Мужчина сел сзади (гражданин Гокиели сидел рядом с шофером). В пути пассажиры молчали, болтал один шофер. Он разглагольствовал о трудностях шоферской профессии, о том, что им повезло, вряд ли кто-либо, да еще по такой собачьей погоде, согласился бы ехать так далеко.

Гражданин Гокиели молчал, а второй пассажир только однажды спросил:

“А бензина-то хватит?” (Голоса человека свидетель не запомнил.) На что шофер сообщил, что бак заправлен “до крышки”, как он выразился, и тут же прибавил, что колонка была закрыта и он купил бензин на свои деньги у другого водителя.