Человечек, однако, оказывается упрямым.

— Ай-яй-яй! — укоризненным голоском произносит он. — Не ожидал я этого от вас, Ирина Михайловна. Я понимаю, вы устали и хотите есть, ну так и ешьте себе на здоровье. Я ведь вам не мешаю. Прошу лишь вашего внимания, ибо мне нужно сообщить вам нечто очень важное: мой повелитель, знаменитый коверный клоун Балага, решил снова вернуться на арену.

Ирина Михайловна уже не может больше спокойно слушать этого маленького наглеца. Она снова берет его в руки и внимательно осматривает со всех сторон в надежде найти какой-нибудь проводок, с помощью которого ее отец или сын Илюша ведут этот разговор. И хотя никаких проводов Ирина Михайловна не находит, она снимает туфли и в одних чулках, па цыпочках идет в соседнюю комнату, пытаясь застать их врасплох. Энергично распахивает дверь, но никого возле нее не обнаруживает. Дед и внук спят, безмятежно похрапывая.

Ирина Михайловна почти не сомневается, что они лишь притворяются спящими, но окликнуть их не решается однако.

— Они спят, Ирина Михайловна, — снова произносит человечек, как только возвращается она на кухню. — А я уполномочен ими вести с вами этот разговор. Вы ведь будете, наверное, пить чай? Ну, а я тем временем изложу планы вашего папаши. Почтенный Михаил Богданович Балаганов действительно решил вернуться на арену цирка. Чихал он на свой пенсионный возраст! Придется, конечно, отказаться от акробатики и, может быть, даже от реприз. Но он теперь будет мимом, подобно Марселю Марсо в его Бип-пантомиме.

— Ну вот что — хватит! — сердито хлопает ладонью по столу Ирина Михайловна. — Это уже не остроумно.

И она бесцеремонно хватает Гомункулуса, собираясь шнырнуть в кухонный шкаф.

— Умоляю вас, погодите минутку! — пищит человечек. — Еще буквально два слова…

— Нет! — неумолимо прерывает его Ирина Михайловна и бросает в темный ящик шкафа.

Ей уже не хочется есть, она убирает все со стола и уходит в свою комнату. Ее муж, доктор физико-математических паук Андрей Петрович Нестеров, спит на диване. Но едва Ирина Михайловна зажигает ночник, как он открывает глаза.

— Ты уже пришла, Ира? — сонно спрашивает он и смотрит на часы. — Почему так поздно? Да и вид какой-то расстроенный.

— Спасибо за спектакль, — сердито говорит Ирина Михайловна.

— За какой спектакль? — удивляется Андрей Петрович.

— За домашний. Не сомневаюсь, что без твоего участия тут не обошлось. Все было на уровне современной кибернетики.

— Да что ты в самом деле! — разводит он руками. — Какое участие? В чем?..

Голос его звучит искренне, и Ирина Михайловна решает объяснить, в чем дело.

— Ай, проказники! — смеется Андрей Петрович. — Ловко придумали, и ты зря злишься. Это, конечно, Илюша — он блестящий экспериментатор. Вся техника — дело его рук. Ну, а остальное выдумал твой отец. И, знаешь, я думаю, это не только шутка. Он в самом деле снова хочет в цирк. Такие, как он, не уходят на пенсию.

— Но ведь годы, — вздыхает Ирина Михайловна. — Он же буффонадный клоун, а врачи запретили ему не только сальто-мортале, но и более простые акробатические трюки.

— Значит, Гомункулус сказал правду — он действительно решил стать мимом. По-моему, в наше отсутствие он уже репетирует свою новую программу, вживается в новый образ. Да и что гадать — завтра он сам, наверное, посвятит тебя в свои планы.

А в это время дед с внуком шепчутся в соседней комнате.

— Не переборщили ли мы, дедушка? — спрашивает Илья. — Мне кажется, мама рассердилась…

— Да, может быть, — соглашается Михаил Богданович. — Но зато она теперь подготовлена к моему решению, и мне завтра легче будет с нею разговаривать. К тому же она сможет теперь оценить и возможности моего будущего партнера — Гомункулуса.

В квартире Нестеровых Михаил Богданович встает раньше всех. Затем уже Ирина Михайловна. Андрей Петрович с Ильей обычно позволяют себе поспать еще часок.

Спит ли в это утро Илья, Андрею Петровичу неизвестно. Сам он просыпается почти тотчас же, как только встает его жена. Он, правда, не произносит ни слова и даже не открывает глаза, догадываясь, что она хочет, видимо, поговорить с отцом наедине. А потом, когда Ирина уходит на кухню, он напряженно прислушивается, пытаясь уловить хоть одно слово из негромкого ее разговора с Михаилом Богдановичем. Но, так и не услышав ничего, снова засыпает.

В девять часов его будит Илья:

— Вставай, папа, наш дом уже пуст.

— Как — пуст, а Михаил Богданович?

— Дед тоже ушел куда-то. Оставил записку, чтобы завтракали без него.

— Жаль, — вздыхает Андрей Петрович. — Хотелось узнать, чем кончился его разговор с твоей матерью.

Илья смеется:

— В наш век магнитных записей мы и так все узнаем…

— Как тебе не стыдно, Илья! — хмурясь, перебивает его отец.

— И ты мог подумать обо мне такое? — укоризненно качает головой Илья. — На вот, прочти.

“Зная, каким любопытством будешь ты томиться, специально для тебя зафиксировал все на магнитной пленке. Вернусь только к вечеру. Идем с Гомункулусом к главрежу. Проинформируй обо всем папу.

Твой дед — великий алхимик и начинающий мим”.

— Ну что ж, включай тогда, — улыбается Андрей Петрович.

Пока нагреваются лампы магнитофона, отец с сыном молча смотрят друг на друга, пытаясь угадать: с согласия ли Ирины Михайловны пошел Михаил Богданович в цирк или вопреки ее желанию?

Но вот Илья нажимает наконец кнопку воспроизведения записи, и Андрей Петрович слышит спокойный голос жены:

“Здравствуй, папа! Спасибо тебе за вчерашний спектакль”.

“Ну и что ты скажешь о моем решении?”

“А ты серьезно?”

“Серьезнее, чем ты думаешь. Мне надоело быть домработницей”.

“Только поэтому?”

“Это, конечно, не главное. Не могу я без цирка…”

“Но что ты теперь будешь там делать? Не те ведь годы…”

“Ты же слышала от Гомункулуса — мы с ним покажем пантомиму “В лаборатории средневекового алхимика”.

“И ты веришь в успех?”

“Не сомневаюсь”.

“А я сомневаюсь… Сомневаюсь, что ты будешь иметь такой же успех, как прежде. Ведь ты был знаменит. Во всяком случае, тебя проводили на пенсию почти как народного артиста. А теперь…”

“Что — теперь? Теперь я, может быть, буду еще знаменитее, ибо чувствую, что нашел то, чего не хватало раньше, — настоящую маску, типаж, характер. Ведь я работал все эти дни… Целый год! Вы все уходили, а я тут работал. Сначала просто над техникой мима. Репетировал стильные упражнения по грамматике Этьена Декру, по которой учился Марсель Марсо. Осваивал ходьбу против ветра, передвижение под водой, перетягивание каната. Этьен Декру утверждает, что актер может своим телом выразить любые чувства. Лицо для него не играет никакой роли. Оно лишь маска. Только тело в состоянии выразить такие чувства, как голод, жажда, смерть, любовь и счастье”.

“И ты поверил в это?”

“Я проверил это. Вот смотри, я изображу тебе передачу новостей по радио. Покажу человека, который включил утром радио и услышал интересные новости”.

Некоторое время слышится лишь легкое шипение ленты и постукивание чайной ложки о стенки стакана. Потом щелчок, будто кто-то включил радиоприемник. А спустя еще несколько секунд тихий смех Ирины Михайловны и голос Михаила Богдановича:

“Ну, что? Поняла ты, что услышал человек, включивший радио? Не догадалась разве, что передавали сообщение о новом полете в космос?”

“Да, папа, поняла! И признаюсь — не ожидала…”

“Не ожидала?! Плохо ты знаешь своего отца. Я вырос в цирке. Вся жизнь моя прошла на его манеже. Я и родился, наверное, где-нибудь под тентом ярмарочного балагана. Ты ведь знаешь, что я подкидыш… Помнишь, рассказывал тебе, как меня подкинули коверному клоуну Бульбе, положив в его чемодан? Он и вышел с этим чемоданом на цирковую арену, не подозревая, что в нем живой ребенок. А потом так обыграл свою находку, что хохот зрителей чуть не сорвал ветхий брезент с ярмарочного балагана”.