Нравится ему теперь и инженер Миронов, коренастый, крутолобый и с такой копной густых волос, что ему, наверное, ни в какой мороз не нужна никакая шапка.

— Конечно, мы будем конструировать новую аппаратуру, — горячо говорит Виктор Захарович, выразительно жестикулируя. — Но я лично не только в этом вижу свою задачу. Нужно еще и помочь артистам разобраться в механике их собственного тела, чтобы полнее использовать его резервы. Я еще не освоил всю цирковую терминологию и не знаю, как называется номер, в котором артист, висящий на трапеции под куполом, держит в вытянутой руке вращающуюся на шарнирной подвеске актрису. А ведь в нем, в этом номере, действуют очень четкие законы механики. Вы хорошо знаете, конечно, как осуществляется этот номер. Вытянутое в струнку тело гимнастки сначала медленно вращается по инерции в горизонтальной плоскости. Потом гимнастка резко собирается в комок и начинает вращаться со все возрастающей скоростью без дополнительных толчков со стороны партнера. А как только она снова выпрямляется, скорость ее движения резко падает. Извините, пожалуйста, что я рассказываю хорошо известные вам вещи, — смущается Миронов, приглашая их присесть на скамью в центре манежа.

— Пожалуйста, пожалуйста, Виктор Захарович! — кивает ему Анатолий Георгиевич, хотя и не совсем понимает пока, зачем он рассказывает им все это.

— Ну так вот, — продолжает Миронов. — Зрители, конечно, воспринимают все это как результат особой тренировки исполнительницы, а на самом деле действует тут второй закон Ньютона, который устанавливает связь между силой, действующей на тело, массой тела и полученным ускорением. Когда гимнастка сжимается в комок — резко сокращается момент инерции ее тела. Это внезапное уменьшение момента инерции, казалось бы, могло вызвать нарушение закона сохранения количества движения, но тут природа как бы вмешивается в ход циркового номера. Безо всяких усилий со стороны исполнителей этого номера она увеличивает скорость вращения ровно во столько раз, во сколько уменьшается момент инерции. По-моему, все это нужно хорошо знать гимнастам, чтобы лучше использовать законы природы в подготовке своих номеров. В этом мы и постараемся им помочь. Правильно я понимаю свою задачу, Анатолий Георгиевич?

— Да, конечно! — горячо одобряет его главный режиссер. — Но это лишь часть вашей задачи. Главное же — помочь нашим актерам сконструировать необходимую им аппаратуру. И даже не столько помочь, сколько подсказать им что-нибудь новое. А вообще, вы правы — нужно, конечно, чтобы актеры знали не только механизм своей аппаратуры, но и механику собственного тела. Но, повторяю, главное для нас — это введение новой техники и вообще всего нового, что только может быть использовано для демонстрации ловкости, смелости, изобретательности и многих других качеств человека. Хотелось бы также, чтобы какая-нибудь новая аппаратура помогла бы гимнастам освободиться от некоторых мешающих им законов природы. Или, если хотите, смягчила бы их.

— Ну, знаете ли! — разводит руками Виктор Захарович.

— А мне думается, вы зря пасуете. Смягчить кое-что, по-моему, все-таки можно?

— Что же, например?

— Ну хотя бы силу притяжения.

— Можно и вообще от нее избавиться, — усмехается Миронов. — Для этого нужно только поместить гимнастов либо в гравитрон — аппарат, создающий искусственную невесомость, — либо в самолет, набравший большую высоту и снижающийся затем по параболическому пути.

— Такой эксперимент в цирке не поставишь, а вот частично освободить гимнастов от их веса было бы очень желательно. Представляете себе, какие прыжки и полеты могли бы они совершать?

— Да, это очень заманчиво, конечно, — соглашается Виктор Захарович. — Я хорошо представляю себе, как при той же затрате мускульной силы смогли бы они буквально парить в воздухе. И не беспомощно, как при полной невесомости, а в строгом ритме, сохраняя структурность, так сказать, своих движений. Но как достичь такого эффекта? Силы гравитации, к сожалению, пока не управляемы и даже не экранируемы. А ведь неплохо было бы прикрыться от поля тяготения Земли каким-нибудь специально подобранным экраном, ослабляющим его действие.

— Этаким кейворитом? — усмехается Анатолий Георгиевич. — А о силах антигравитации вы не думали, Виктор Захарович?

— Нет, не думал. Мои скромные познания ограничены механикой Ньютона. А тут необходима механика Эйнштейна, ибо, насколько мне известно, это ведь его теорией относительности предсказано существование гравитационных волн. Но я не знаю пока ни одного эксперимента, который позволил бы эти волны не только получить, но хотя бы зарегистрировать. Я, правда, читал где-то, что американский физик Вебер пытался воздействовать на пьезокристаллы переменным электрическим полем с тем, чтобы вызвать в них переменные механические натяжения, которые явились бы источником излучения гравитационных волн. Но из этого ведь пока ничего не получилось.

— Ну, у него, может быть, и не получилось, — соглашается Анатолий Георгиевич. — А вот у одного нашего молодого ученого получается кое-что.

— Что-то я не читал и не слышал об этом ничего, — сомнительно покачивает головой Виктор Захарович.

— Об этом нет пока никаких публикаций и вообще официальных сообщений. Однако кое-чего в этой области он действительно добился.

— Позвольте представить вам этого молодого ученого, — торжественно произносит Михаил Богданович, кладя руку на плечо Ильи. — Это мой внук, Илья Андреевич Нестеров! Прошу любить и жаловать. А о том, чего ему удалось достигнуть, он сам вам лучше нас с Анатолием Георгиевичем расскажет.

Уже вторую неделю в новом здании цирка идут какие-то работы по осуществлению эксперимента Ильи. Ирина Михайловна не очень понимает, что именно там делается, но знает, что Илья занят теперь только этим. Похоже даже, что дела у него идут успешно.

Успокаивает ее, однако, не это, а то обстоятельство, что Андрей Петрович знает о замысле сына. Попытка Ильи сделать вид, что он ушел с туристами, не удалась. Совершенно исчезнуть из дома оказалось невозможным, ибо ему понадобилось множество вещей, которые находились либо в его комнате, либо в институте отца. Предвидеть все это заранее он, конечно, не мог, так как необходимость в них возникала лишь по мере того, как шла работа над воспроизведением его эксперимента в условиях цирка.

Первые два дня ему приносил кое-что из дома Михаил Богданович (сам Илья обосновался у Левы Энглина). Но почти всегда оказывалось, что дед доставлял ему либо не совсем то, что было нужно, либо вообще не находил необходимых справочников и иных книг. Отыскать же блокноты его и тетради с какими-то записями вообще было непосильным делом для Михаила Богдановича.

А когда на третий день понадобилась измерительная аппаратура, имевшаяся лишь в институте Андрея Петровича, Илья решил выйти из “подполья” и во всем признаться отцу.

Андрей Петрович и сам, конечно, уже догадывался кое о чем, и признание сына не было для него абсолютной неожиданностью. Выслушав Илью, он долго молчал, потом произнес почти равнодушно:

— Тебе известно мое отношение к твоему эксперименту, Илюша, но ты теперь вполне самостоятельный ученый и сам отвечаешь за свои действия.

— А что ты имеешь в виду под ответственностью, папа? — спросил Илья, соблюдавший во время этого разговора необычайное спокойствие.

— Не уголовную, конечно, — хмуро усмехнулся отец. — У серьезного ученого есть и иные виды ответственности.

— Ты, наверное, имеешь в виду необходимость теоретического обоснования моего эксперимента? Этим я действительно не смогу заниматься в цирке, но ведь и в твоем научно-исследовательском институте тоже иет пока такой возможности. А сидеть без дела я не могу. Явление антигравитации в моем эксперименте устойчиво, а аппаратура не слишком сложна, вот я и решил повторить его в условиях цирка и не вижу в этом ничего зазорного. Кстати, цирковые артисты и сами пытались предпринять кое-что в этом направлении. У воздушных гимнастов Зарнициных, например, родилась даже идея уменьшения своего веса с помощью электромагнитов…