— А Холопов ни за что не хочет признаться, — добавляет Михаил Богданович, — что мысли эти позаимствовал у кого-то, и Антона этого прямо-таки заплевал. Надо же еще, чтобы фамилия у него была такая — Мошкин. А они его иначе, как Букашкин, и не называют. В общем, Илюша, должен ты им, Юре и Антону, помочь — пойти на эту дискуссию и разоблачить их спекуляцию теорией относительности Эйнштейна.

— Я же не специалист по эстетике, — смущенно пожимает плечами Илья. — Может быть, кого-нибудь другого?..

— А им и не нужен специалист по эстетике, — прерывает внука Михаил Богданович. — По этой части Антон и сам с ними расправится. А в физике они его сильней. Этот Митро Холло па физико-математическом ведь учился и вот щеголяет теперь физической терминологией, дурит людям головы.

Илья хотя и очень сочувствует Юрию и Антону, но не сразу соглашается принять их предложение. К Юре он, однако, проникается все большей симпатией. Немного привыкнув к незнакомой обстановке, Елецкий становится теперь разговорчивее и представляется ему уже не таким замкнутым и молчаливым, каким показался поначалу.

— Следует, пожалуй, раскрыть тебе один секрет, объясняющий особый накал их споров, — продолжает Михаил Богданович неожиданно интимным тоном. — Вы только не обижайтесь на меня за это, Юра. Это я для пользы дела, — обращается он к Елецкому.

Молодой художник заметно краснеет и делает Михаилу Богдановичу какие-то знаки, но тот даже не смотрит на него.

— Главная-то причина тут в Маше, в замечательной нашей гимнастке и милейшей девушке. И дело, конечно, не в том, что именно ее они рисуют “методом введения времени внутрь пространственного изображения”, а в том. что все они влюблены в нее. В том числе и Митрофан Холопов с Юрой. Более того, скажу тебе — серьезнее всех влюблен в нее Юра.

— Ну что вы, право, Михаил Богданович!.. — умоляюще простирает к нему руки совершенно пунцовый художник.

— Помолчите, Юра! — сердито машет на него Михаил Богданович. — Для того чтобы выиграть бой в берлоге этого Холло, Илье нужно знать, что он будет бороться там не только за правое дело, но и за душу девушки, которую пытаются одурманить эти абстракционисты. Вся эта дискуссия затеяна ими специально ведь для нее, а Юрий с Антоном приглашены туда лишь для посрамления. Ну так как, Илья?

Илья протягивает руку Юрию и произносит всего лишь одно слово:

— Когда?

— Завтра вечером.

— Бросаю все дела и сегодня же начинаю готовиться к этой баталии!

Ирина Михайловна приходит домой в заметно приподнятом настроении.

— Что это вид у тебя сегодня необычно бодрый? — удивленно всматривается в нее Михаил Богданович.

— А потому, что от клоунов твоих наконец-то избавилась, — смеется Ирина Михайловна. — Буду теперь заниматься с воздушными гимнастами. Как тебе нравятся Зарницины?

— Талантливые, но без огонька. Чего-то у них не хватает. Если бы не Маша, не иметь бы им никакого успеха.

— Согласна с тобой. Зато Маша просто прелесть! Из нее со временем большая артистка выйдет.

— Это о какой Маше вы говорите? — с любопытством спрашивает Илья. — Не о той ли самой?

— О той, — смеется Михаил Богданович. — Ты очень давно в цирке не был, а тебе надо было бы на нее посмотреть.

— А вот завтра и посмотрю.

— Не знаю, как она будет выглядеть там, в подземелье. Ее в цирке, в воздушном полете нужно увидеть.

— О чем это вы? — удивленно смотрит на них Ирина Михайловна.

— О завтрашней баталии, — смеется Михаил Богданович. — Живописцы завтра будут кисти ломать в честь нашей Маши.

— Ах, эти абстракционисты! — пренебрежительно машет рукой Ирина Михайловна. — А противником их будет опять один бесстрашный Антон Мошкин?

— На сен раз еще и твой сын Илья.

Подвал Холло оказывается почти на самой окраине Москвы. Михаил Богданович с Ильей едут туда сначала на метро, затем на троллейбусе и, наконец, на трамвае.

Дорогой старый клоун внушает внуку:

— Ты не стесняйся в выражениях. Я совершенно убежден, что это не столько бездарности, сколько авантюристы. А Юра Елецкий просто феноменально талантлив. Видел бы ты, как он Машу рисует! Не только не глядя на нее, но и на бумагу даже. Буквально с закрытыми глазами. И ведь что досадно — стесняется он этого удивительного своего мастерства. Просто чудовищно! Потому-то с особенной яростью нужно бить этих смущающих его мазил-абстракционистов.

Михаил Богданович почти в ярости. На него с опаской начинают посматривать окружающие, а Илья то и дело толкает его в бок:

— Хватит тебе, дедушка! Ну, что ты так!.. У меня и у самого руки чешутся намять им бока. Жаль только, что я лишь физику хорошо знаю, а надо бы еще и живопись.

— Какую живопись? Да они вообще никакой живописи не признают. Не смен и заикаться там ни о Леонардо да Винчи, ни о Репине. Все дело только испортишь. На смех они тебя поднимут, сочтут за дикаря. Их надо бить только теорией относительности и квантовой механикой. Всех этих премудростей мн01ие из них хотя и не понимают, но уважают. И не потому, что это последнее слово науки, а потому, что модно. Вот ты и уличи их в невежестве.

Они выходят из трамвая почти на конечной остановке. Долго расспрашивают, как пройти па нужную им улицу. Потом идут какими-то кривыми переулками, то и дело сбиваясь с пути. Кругом сплошная темень. Сквозь толстые наледи на окнах лишь кое-где сочится тусклый, ничего не освещающий свет. Под уличными фонарями лежат бесформенные грязно-желтые пятна, лениво перекатываясь с боку на бок в такт покачиванию фонарей.

— Картинка в типично абстрактном стиле, — смеется Михаил Богданович. — Из такой натуры даже Рембрандт ничего бы не смог выжать. А абстракционисты назвали бы ее каким-нибудь континуумом или диффузной матерней.

— Ты еще способен шутить, дедушка, — мрачно отзывается Илья, — а мне все время кажется, что нас вот-вот огреют чем-нибудь весьма материальным по голове.

— От этих ультрановых представителей живописи и ваяния все можно ожидать, — охотно соглашается с ним Михаил Богданович и вдруг резко шарахается в сторону — перед ними вырастает темная фигура.

— Да вы не бойтесь, это я — Юрий, — слышат они знакомый голос. — Специально поджидаю вас тут.

— Ну и напугали же вы меня! — облегченно смеется Михаил Богданович. — Я уж и голову в плечи вобрал, ожидая удара. А эти гангстеры кисти собрались уже?

— Все в сборе.

— А Маша?

— И Маша.

— Да как же она решилась прийти сюда, в эту преисподнюю? — удивляется Илья.

— Она храбрая, — не без гордости за Машу произносит Юрий. — К тому же она с братьями.

— Как, и братья ее тоже тут? — удивляется теперь уже Михаил Богданович.

— Они еще больше Маши сегодняшней дискуссией заинтересованы.

— С чего это вдруг?

— Влюблены в физику.

— Этого только не хватало! — всплескивает руками Михаил Богданович. — Они же отличные гимнасты — зачем им физика? Не эти ли ультра им головы вскружили?

— Нет, тут дело серьезнее, — убежденно заявляет Елецкий. — Они ведь все время что-нибудь изобретают. Ломают сейчас голову над тем, чтобы избавиться от лонжей и предохранительных сеток.

— Как же это собираются они сделать? — заинтересовывается Илья.

— С помощью какой-то системы мощных электромагнитов. Пойдемте, однако, пора уже. Это тут вот, за углом. Осторожнее только — здесь сам черт может голову сломать.

— А чего их занесло в такую дыру? — спрашивает Михаил Богданович, спотыкаясь о что-то. — Не было разве какого-нибудь подвала поближе?

— Не знаю. Может быть, и не было, только они могли и нарочно. Вот сюда, пожалуйста. Вниз по ступенькам.

— В самом деле, значит, подвал, — ворчит Михаил Богданович. — Я думал, он у них условный.

— Подвал-то как раз безусловный, условное все остальное. Дайте-ка руку, Михаил Богданович, я помогу вам спуститься.

— Да вы за кого меня принимаете, Юра? Забыли, наверное, что я старый клоун-акробат. А эти ультра могли бы хоть какую-нибудь паршивую лампочку повесить.