— Но ведь я слышал, герр майор, что лейтенант Вурм… — начал фон Вильден, но Кребс резко оборвал его:

— Мне некогда объяснять вам причины. Я занят. Извольте выйти!

Барон позеленел и, пошатываясь как пьяный, вышел из кабинета.

Тогда Кребс приказал позвать полицейского Бошека. Тот бодро вбежал в кабинет и, вскинув руку, молодцевато щелкнул каблуками:

— Явился по вашему приказанию, господин начальник!

Кребс изучающе осмотрел его и сказал:

— Вы получите у себя на службе отпуск. Это я улажу. Затем примете любое обличье и займетесь поисками Мирослава Яриша. Не только в Праге, но и на всей территории протектората. Документы вам оформят в моем оперативном отделе. Через месяц явитесь с докладом. Все. Можете идти.

— Слушаюсь, господин начальник!

Покончив с этими делами, Кребс вызвал конвоиров и приказал доставить к себе в кабинет арестованных Богуслава и Ярмилу Яришевых. Первый допрос родителей неуловимого мальчишки он решил провести лично.

В тот же час холодного рассвета, когда в “петчкарне” глухо щелкнул пистолетный выстрел, оборвавший жизнь незадачливого лейтенанта Вурма, со стороны Тынской улицы на Староместскую площадь вышел тяжелый десятитонный грузовик. Кузов его был закрыт брезентом, под которым громоздились ящики с заводским клеймом “Юнкерса”. Если бы можно было опустить левый борт грузовика и потянуть за третий ящик от кабины в нижнем ряду, то оказалось бы, что он ничуть не придавлен верхней массой груза и легко выдвигается. Позади него обнаружился бы лаз в темную клетушку, искусно оставленную при укладке ящиков, а в ней, в этой клетушке, можно было бы найти живое человеческое существо, закутанное в суконные одеяла.

Но про выдвигающийся ящик, про пустоту под грузом и про затаившегося пассажира не знал никто, кроме двух пожилых рабочих, которые сидели теперь в кабине грузовика- один за баранкой, другой рядом. Им было дано задание, и они добросовестно выполняли его, нисколько не интересуясь ни личностью загадочного пассажира, ни причинами, заставившими его покинуть Прагу. В их обязанности входило: 1) подготовить в кузове грузовика убежище, 2) привести машину в определенное время к такому-то дому на Тынской улице, 3) принять по такому-то паролю в кузов одного человека, 4) высадить этого человека в такой-то точке по пути следования. Вот и все. Первые три пункта они уже выполнили и теперь вели свой ревущий стосильным мотором левиафан к окраине города.

На городских улицах их несколько раз останавливали полицейские патрули, усиленные двумя-тремя зловещими молодчиками в штатском. Молодчики хмуро требовали документы, заглядывали в кузов под брезент. Увидев на ящиках клеймо военного завода, они прикладывали к шляпам два пальца и пропускали машину… Но вот последнее пражское строение осталось позади. Вокруг шоссе раскинулись заснеженные поля, холмы, перелески. Грузовик взревел еще громче, рванулся вперед и помчался на предельной скорости навстречу наступающему дню…

Загадочным пассажиром, укрытым под грудами ящиков, был Мирослав Яриш. Рано утром Гопза пришел разбудить его, принес ему новую теплую одежду и, еще заспанного, почти не отдохнувшего, вывел из подземного склада. Чужие неразговорчивые рабочие помогли ему забраться под ящики в кузов грузовика, где он нашел ворох суконных одеял.

Лежа в кромешной темноте, он чутко прислушивался ко всем внешним звукам. Он отчетливо слышал голоса полицейских и агентов гестапо, и сердце его всякий раз начинало бешено стучать. Потом, по изменившемуся реву мотора, по рывку, с которым грузовик увеличил свою скорость, Мирек понял, что Прага осталась позади.

Это сознание и обрадовало его, и наполнило грустью. Обрадовало потому, что кончились для него все опасности; опечалило потому, что в Праге остались в беспощадных лапах гестапо несчастные отец и мать, остались беззаботное детство и короткая тревожная юность, осталась Оленька…

Мирек мысленно прощался с родителями, почти не веря, что когда-нибудь их снова увидит. Он клялся жестоко отомстить за них. По щекам его текли горькие слезы, а в сердце горела жгучая ненависть к палачам. Он твердо решил, что, если его друзья будут лишь оберегать его жизнь в разных безопасных убежищах, он воспротивится им, будет требовать оружия и зачисления в действующий партизанский отряд. Он должен сражаться! Он должен убивать фашистских гадин! Месть! Месть за мать, за отца, за Прагу…

Мотор монотонно гудел, машина мчалась вперед, мягко покачиваясь на колдобинах. Утомленный горькими мыслями, убаюканный победным пением могучего мотора, Мирек постепенно забылся и вскоре уже спал крепким сном.

Счастливого тебе пути, Мирек! Больших тебе удач в боях за свободу родины и долгой счастливой жизни после победы над всеми врагами! Будь всегда смелым, стойким, мужественным, непреклонным, таким, как твой народ, как твой родной город, который ты оставил, но который не забудет тебя!

Это повесть о буднях милиции. Вернее, об одном лишь буднем дне… Автор изменил имена, сместил события, многое обобщил.

Но герои этой повести — реальные люди, и почт все, что описано в ней, происходило в действительности.

— Голохов, дежурный по городу, слушает!

Зажав между плечом и правым ухом трубку, подполковник быстро записывает что-то в рабочий журнал, изредка задавая невидимому собеседнику короткие вопросы.

Владимир смотрит на него.

За десять лет, что подполковник служит дежурным по городу, сколько раз произносил он вот эту фразу — пятьдесят тысяч раз, сто тысяч?

Подполковник еще молодой. Он веселый, всегда бодрый, всегда энергичный и решительный. Впрочем, здесь все такие: и неторопливый, высокий, любящий пошутить подполковник Бибин, и ясноглазый подполковник Воронцов, самый дотошный и упорный, и другие. Здесь, в этой огромной комнате, середину которой занимает многометровый стол с планом столицы, идет нелегкая работа.

Десятки тысяч москвичей переезжают каждый год на новые квартиры, справляют свадьбы, нарекают именами вновь родившихся детей.

Но об этом сюда не сообщают.

Сюда звонят с бедой. Беды этой все меньше с каждым годом, но она есть. Если сравнить ее с радостями, она покажется совсем маленькой, и в многомиллионном, колоссальном городе ее и не заметишь, затеряется она, беда.

Но здесь, куда звонят только о ней, она заполняет комнату.

Бациллы чумы незаметны, сколько их на весь мир? Но когда они собраны в одной колбе…

Печальная работа идет в этой комнате.

Печальная и славная.

Славная потому, что не только собирают здесь сообщения о горестях и несчастьях, но и борются с ними, исправляют. Возвращают людям покой и радость. И, пройдя через эту комнату, беда, как бы мало ни было ее, становится еще меньше. К людям возвращается смех, тишина, безопасность, и они вскоре забывают о прошедших тревогах. Те тревоги, горести, все грязное, все жестокое оседает в этой комнате, в сердцах и памяти этих спокойных, энергичных людей.

Но сердца их не становятся от того черствее и замкнутее, наоборот, они становятся добрее хорошей, а не “добренькой” добротой и шире открываются людям.

— Голохов, дежурный по городу, слушает!

С тех пор как полтора часа назад Владимир пришел на дежурство, он смотрит и слушает. Вообще-то говоря, ему, назначенному в очередной наряд уголовным розыском оперативнику, положено сидеть внизу — там есть специальная комната. Но кто же прогонит его отсюда, молодого лейтенанта, впервые попавшего на дежурство?

Ему здесь все интересно. В этом небольшом двухэтажном доме, что приютился за огромным зданием, которое называется “Петровка, 38”, круглые сутки не спят. Сюда протянулись провода со всех концов столицы.