— Милая девушка, — зовет он сестру, — меня мучает нога.

— Успокойся, пройдет. Через неделю все кончится.

— Не эта нога, добрая девушка. У меня болит та, которая осталась в тазу. Что ей надо от меня?

Сестра утешает его: так бывает со всеми. А той ноги уже нет. И следа не осталось.

Проходит ночь, снова день. Сильные боли не дают ему спать. Что за пытка лежать на кровати, не смея стонать, и плакать в подушку.

Купец молчит, но все чаще подходит к нему. Остановится у его изголовья и подолгу стоит. Иногда среди ночи, когда сон оборвется, погонщик откроет глаза и видит перед собой Абдуладжи. Он стоит неподвижно и молчит. Стоит, как камень на кладбище.

Однажды к утру купец подсел к нему близко и сказал:

— Доктор обещал дней через десять тебя отпустить. Я приказал караван-башу приготовить верблюда, отвезти тебя домой.

Домой? Чтобы ходить по базарам с протянутой рукой! Где Джоомарт, он обещал ему так много хорошего.

— Помоги вам бог за заботы обо мне, — прошептал ему Тохта.

— Ты сам виноват, — уже мягче добавил купец. — Я говорил твоему отцу, что ты слишком молод для этой работы, а ты хвалил свои руки и ноги. Вот что значит не слушаться старших людей…

Где Джоомарт? Он был нежен к нему, роднее, чем мать. Одно слово его согрело бы бедного Тохту. Не знает ли сестра, где найти Джоомарта? Купец собирается выйти из палаты, они останутся одни, и он спросит ее.

— Добрая девушка, позволь мне спросить тебя: не знаешь ли ты Джоомарта? Я хотел бы еще раз взглянуть на него.

Она знает его, он был тут вчера, расспрашивал о здоровье погонщика и обещал сюда наезжать.

Абдуладжи вернулся в палату, с ним пришел врач.

— Я прощу милосердия, — униженно сгибается Абдуладжи. — Мой погонщик лежит ко мне пятками. Наш закон не прощает такую обиду.

— У него одна только пятка, — отвечает ему врач, — она вам не мешает.

Купец кротко молит:

— Прояви свою милость, прикажи уложить его иначе.

Таким жалким погонщик впервые видел купца. Где его гордость? Он такой же, как все, ничем не лучше и не хуже.

Доктор делает два—три шажка, и — кто мог подумать! — он желает узнать, что скажет больной. Тохте стыдно и больно, точно его раздевают при людях. И что он ответит врачу? Всякий знает, что погонщик не смеет сесть рядом с хозяином, обязан стоять и с трепетом смотреть на него. Как можно ложиться, да еще пятками к своему господину?

Доктор все еще размышляет.

— В нашей стране, — говорит он, — все люди равны. Будь хоть сам бог тут, я не делал бы разницы между ним и погонщиком.

Такой худой и невзрачный, а строг, как закон. Кровать все-таки переставили, и теперь они лежат друг против друга.

Упрямые люди: его кормили в одно время с купцом, тем же обедом, из одинаковой посуды. Когда Тохта из вежливости однажды стал ждать, когда Абдуладжи сделает первый глоток, девушка вдруг рассердилась. Здесь не караван, тут больница, и никакого отношения он к купцу не имеет. Купец это слышал и ничего не сказал, только янтарь быстрее запрыгал у него между пальцами.

И доктор и сестры не любили купца. Лечили хорошо, кормили неплохо, обходились лучше не надо, но за спиной потешались. Вспоминали, как купец хотел врача обмануть и тем объяснил свою болезнь, что ему приснилась распутная женщина. Возможно ли, чтоб из-за скверного сна на ноге человека открылась рана и в жилы пришлось лекарства вливать? Девушки шептались, что он просто развратник. Тохта слышал и не верил ушам.

Никто не уважал купца Абдуладжн. Из соседней палаты стал захаживать к ним больной старичок. Добряк не побрезговал погонщиком, приносил ему новости, рассказывал много о Джоомарте. Он помнил Кутона, знал его деда, Асана. Старик горевал над несчастьем Тохты, часто расспрашивал, как это случилось. Сколько Тохта ни убеждал его, он твердил, что виноват один Абдуладжи. Так он однажды и бросил купцу: “Ты живодер, эксплуататор, разбойник! Мы с такими, как ты, давно расквитались!” Надо было в ту минуту взглянуть на Абдуладжи. Он съежился, прижался к стене, и нижняя челюсть его от страха отвисла. Зато у старика лицо сияло от радости.

Ночью Абдуладжи снова подсел к нему на кровать:

— Ты ни с кем здесь не должен заводить дружбы. Тут люди шайтаны, ни одной чистой души среди них. Я обещал твоему отцу беречь тебя от дурного соседства. Дня через три ты поедешь домой.

Ни одной чистой души? А Джоомарт, сын Кутона? А доктор? А сестры? А больной старичок? Купец сам искал дружбы этих людей. И все-таки Тохта кивнул головой: ладно, прекрасно, все будет так, как сказал Абдуладжи.

Однажды явился Джоомарт. Сестра и врач привели его в палату, шутили с ним, как со своим человеком. Он поклонился купцу и присел у кровати погонщика. Бедный Тохта растерялся от счастья, он едва удержался, чтобы не броситься гостю на шею. Добрый Джоомарт его не забыл, он тут, здесь вот, рядом. Какая удача заслужить любовь и внимание такого человека.

Купец тихо кашлянул, и Тохта вдруг вспомнил его строгий наказ. Он дал купцу слово не водить ни с кем дружбы. Им надо расстаться сейчас же, немедленно. Но как это сказать, где храбрости набраться? “Какой ты, Тохта, несчастный, тебе ничто не позволено: ни любить, ни дружить, ни радоваться доброму слову. Тебе только можно бродить по сыртам, надрываться и мерзнуть, губить свои силы и молодость”.

— Что с тобой, Тохта? — спрашивает его Джоомарт. — По дому соскучился? Погоди, еще успеешь Поедем ко мне, побудешь в колхозе. Хочешь быть моим гостем?

— Нет, не хочу.

Надо открыть ему правду: здесь хозяин купец Абдуладжи. Без его ведома Тохта не смеет никуда отлучаться.

— Хозяин отсылает меня домой.

Он говорит это тихо, чуть шепчет, точно жалуется другу на свою судьбу.

— Глупости, — полным голосом произносит Джоомарт и неодобрительно глядит на купца. — Тебе некуда спешить. Побудешь немного в колхозе. Мы поговорим еще сегодня, я позже вернусь.

На столе остается корзинка из чии, в ней всякие сласти, фрукты и пряники на чистом меду. Все это принадлежит ему одному. Таков подарок Джоомарта, такова его воля.

Теперь к кровати подсел Абдуладжи.

— Ты не сдержал своего слова, — сердится он, — и принял подарок от нечистой души.

— Вы не знаете его, добрейший хозяин, он мой спаситель.

— Спасенье шайтаном — хуже несчастья. Ты завтра же поедешь домой.

— Завтра? Нет, завтра нельзя. Позвольте мне побыть тут еще несколько дней! Никогда уже не будет мне так хорошо, как в этой больнице.

Купец бьет кулаком по столу, корзинка падает, и фрукты и пряники рассыпаются:

— Ты стал непослушным! Будет по-моему. Как я сказал!

Тохта уткнул голову в подушку и плачет. Чудесные сласти лежат на полу, — ему впервые досталось такое богатство. Не может он дольше молчать.

— Что вы кричите и пугаете меня? Этот добрый человек мне не чужой, он спас мою жизнь, и я должен его любить, как отца. Если хотите знать, Джоомарт не хуже купца — он начальник колхоза у заставы.

— Начальник колхоза у заставы?

Глаза Абдуладжи стали вдруг круглыми, точно ему сообщили счастливую весть.

— Не сын ли Кутона из рода Джетыгенов?

— Он самый. Говорят, лучше его никто не играет на комузе.

Купец поднял корзинку, собрал с пола сласти и бережно уложил их на место.

— Я, пожалуй, позволю тебе дружить с Джоомартом. Джетыгены — хорошие люди, они наши друзья.

Что с ним? Ни гнева, ни злобы, глаза его кивают, смеются. Суровый купец, куда делась строгость твоя? Вот он пригнулся, поправляет рубаху на шее погонщика, поднимает соскользнувшее одеяло.

— Ты напрасно мне этого не сказал раньше. Конечно, он прав, тебе нужна нога. Крепкая нога. Ты вполне заслужил ее. Я сейчас же дам деньги врачу, пусть делают, и как можно скорее.

Он суетится, семенит длинными ногами, сейчас, кажется, одна наступит на другую, они спутаются и образуют тугой жгут. Как он смешон без голубого халата, шитого золотом! Рубаха сбилась у него на животе, шнурки от кальсон распустились и белыми червями ползут за ним.