— Тут вы, пожалуй, правы, — сказал Улофссон. — Но извольте немного пояснить свои слова.
— Ну… на праздниках фирмы и на рождество она вечно исчезала с кем-нибудь или кто-то провожал ее домой.
— Кто же, например?
— Все время разные.
— Значит, никто в частности.
— Да, выходит, так.
— Ваши сослуживцы назойливы? Она хихикнула.
— Так как же?
— Ну… обыкновенно…
— Значит, и вы…
— Уж за себя-то я как-нибудь постою. Не сомневаюсь, подумал Хольмберг.
Чуть ли не поголовно все, кто путался с Ингой Йонссон, не стыдились этого и даже не пробовали утаить.
Выяснилось, что минимум семеро сослуживцев попользовались ее благосклонностью. Во время праздников.
— Я бы сказал, она была сговорчивее Аниты, — заметил очкастый художник по фамилии Грюндер.
— А кто такая Анита? — спросил Хольмберг.
— Девчонка из «Справочной», здешняя секс-бомба. Быть не может, чтобы вы ее не заметили!
— Я с ней уже потолковал, — сообщил Улофссон.
— Так она в прошлое рождество даже на столе плясала, голышом. Этакое секс-шоу для узкого круга.
И Грюндер живописал, как юная блондинка Анита Ханссон устроила стриптиз, а потом изобразила весьма рискованный танец живота.
— Не пойму, как ее жених терпит все это.
— Он тоже был на празднике?
— Нет, конечно, черт побери. Праздники устраиваются для узкого круга. Без жен и без мужей.
— А Фром при этом бывал? — полюбопытствовал Хольмберг.
— Что вы! Ровно в одиннадцать он всегда отчаливал. Не-ет, он…
3
Однако о молодом приятеле Инги Йонссон решительно никто не знал.
Направляясь к выходу, Улофссон не удержался и с любопытством взглянул на Аниту. Что она будет делать: просто посмотрит на него или начнет флиртовать? Может, стоило бы затесаться на ближайшую вечеринку под каким-нибудь служебным предлогом, подумал он.
4
На улице было тепло и солнечно. Все вокруг дышало весной.
Автобусы и машины, пуская сизые облака выхлопных газов, теснили велосипедистов.
В лавке напротив шла бойкая распродажа обуви.
Было пятнадцать минут четвертого. Оба они проголодались.
Глава десятая
1
— Видимо, это и есть ключ ко всему, — предположил Улофссон, похлопывая по лежащей на столе папке.
— Вполне возможно, только работы здесь — ого-го! Хотя все вроде и разложено по полочкам. Но может, все-таки выйдем на человека, который стрелял в Бенгта, — с надеждой сказал Хольмберг. В голосе его слышались стальные нотки.
— Да… и в Фрома. И с Ингой Йонссон разделался, наверно, тоже он. Не забывай об этом…
Подали голубцы, и некоторое время оба молча жевали.
— Интересно, как она там, — сказал Хольмберг.
— Эмиль знает, наверно. А вот как с Бенттом?..
— Да…
— Попадись нам этот гад!..
Хольмберг кивнул и залпом осушил стакан молока. Кофе решено было выпить в управлении.
2
Они чем-то напоминали упряжку лошадей, которые сбились с пути и изо всех сил стараются найти дорогу. Оставшись без руководителя и шефа, они потеряли направление, а шеф был далеко, где-то на грани между жизнью и смертью.
Их обуревало одно-единственное стремление: выманить преступника из логова.
Как в охоте на лис.
Необходимо найти нору.
А еще они жаждали сделать свое дело.
Теперь же появился дополнительный стимул, личный.
Охотник и дичь — полиция и преступник.
3
Хольмберг надеялся обнаружить в папке ответ на все свои «почему».
От нетерпения он даже вздохнул. Ведь надо перелистать ни много ни мало сорок два скоросшивателя с документами.
Он раздраженно хлопнул ладонью по столу и встал.
Подошел к окну, выглянул на улицу и достал из кармана сигарету.
С чего начать?
С конца?
Или с начала?
Как, черт побери, приступить?!
Он отворил окно и высунулся наружу. Облокотившись о подоконник.
Если Фром звонит Бенгту насчет кое-каких сведений… Он быстро вернулся к столу, взял карандаш и листок бумаги.
Сейчас прикинем…
Что там говорила Сольвейг Флорен?
Двадцать первого они встречались.
Интересно, что она за…
Переспал разок… Фу ты, черт!
Впрочем, как знать.
Карандаш сломался.
— А, черт!
Он швырнул карандаш в угол и взял другой.
Двадцать первого. Так и запишем: 21-го.
Бенгт говорил «на днях»…
Как это понимать?
В пределах двух-трех дней?
— А, ладно… Запишем так: «Объявление 15.3, ответы не позднее 1.4».
И сразу же начали отсев, да?
Возможно…
Между первым и двадцать первым апреля… на днях…
Скажем, числа пятнадцатого…
Но…
Он заглянул в календарь. Пятнадцатого была суббота.
Тогда четырнадцатого? Или семнадцатого?
«Разговор Фрома с Бенгтом 17.4(?)», — записал он.
Но ведь и Соня сказала «на днях»…
Должно быть, он говорит так по привычке…
На днях.
Черт, что же тем временем произошло?
Итак, семнадцатое. Видимо, как раз тогда состоялся последний, решающий отсев, после которого осталось всего пять кандидатур. Так, что ли? Может, с них и начать?
Хотя черт его знает… Лучше предположим, что первый отсев…
Отсев!
Он громко фыркнул.
Ни дать ни взять скот сортируют…
Первый отсев можно, пожалуй, послать к черту, ведь явно не стоило и…
Он со вздохом раскрыл папку и приступил к работе: листал, прочитывал, вытаскивал скоросшиватели, просматривал бумаги, копии свидетельств, справки, письма, систематизировал — одно сюда, другое туда.
Двадцать четыре в одну стопку — первый отсев.
Тринадцать в другую — второй отсев.
Пять. Пять последних храбрецов, избранники.
4
Тем временем Севед Улофссон навел кое-какие справки на Стура-Гробрёдерсгатан. Когда он там появился, сотрудники НТО уже все закончили.
— Ага, вы еще здесь.
— Да, — отозвался Курт Линдваль, — но, как видишь, закругляемся.
Они собирались уходить.
— Нашли что-нибудь?
— Да вроде ничего особенного, но все, что, с нашей точки зрения, представляло интерес, мы просмотрели. Похоже, бабенка здорово мещанистая.
— Что ты имеешь в виду?
— Прорва рукоделия. Я в жизни не видал столько барахла. Даже у жены, а это уже кое-что значит. Кружавчики, вышивки, разные там штучки-дрючки — ужас сколько всего. Вязание.
— Ну и ну…
Севед пошел обзванивать квартиры и беседовать с жильцами.
5
В половине шестого все собрались в кабинете Турена.
— У нее определенно несколько приятелей, — подытожил Улофссон. — Во всяком случае, такое впечатление сложилось у соседей. Оно и понятно. Одинокая, и вообще… Кстати, отнюдь не уродина… Только вот постоянного кавалера никто не приметил. Кроме соседки по этажу. Она видела того типа, хромого. Он в последнее время туда зачастил.
— И давно? — спросил Хольмберг.
— Очевидно, началось это недели три назад, и заходил он к ней по нескольку раз в неделю.
— Пожалуй, не слишком часто для влюбленных голубков?
— Пожалуй что нет…
— Ты уточнил, как он выглядит?
— Ну, высокий… еще кое-кто из жильцов его видал… довольно высокий и как будто приятной наружности. Но внимательно его никто не разглядывал, и подробного портрета я не получил. Они либо мельком видели его на лестнице, либо сталкивались с ним вечером во дворе. Днем его никто не видал.
— Понятно. Она ведь днем работала.
— Это верно, но я хочу сказать: даже по субботам и воскресеньям.
— Кстати, как ее дела, Эмиль?
— Врач говорит, состояние довольно критическое, ему, мол, редко доводилось видеть людей, так зверски избитых, будь я проклят. Она без памяти, очень слаба, пульс едва прощупывается. Один глаз ни к черту, и не исключено, что она ослепнет полностью. Если выживет, конечно. Но этого врач пока не знает.
