— Франса Эрика тоже беспокоила ее несамостоятельность, — напомнил пастор Люнден. — «Ее родная мать умерла, — говорил он, — вот девочка и привязалась к Альберте, ходит за нею, как хвостик. Ей надо научиться самой о себе заботиться».

— Она обожала Альберту, — сказал Кристер. — Но, может быть, еще больше — этот дом.

— Это верно. Дом был для нее святыней, она не могла спокойно слышать о его продаже.

— За то недолгое время, что я знал Полли Томссон, она проявила себя как натура крайне неуравновешенная. То была молчалива и задумчива, то внезапно оживлялась. И это вечное напряжение — она всегда была как натянутая струна. Конечно, смерть Альберты вывела ее из равновесия. Она вбила себе в голову, что история с печкой была подстроена, и боялась убийцы. Воображаемого убийцы.

— И нынче ночью решила, что нашла его.

— Да, Эдуарда Амбраса она и прежде недолюбливала, он выбрал очень неподходящий момент для своего признания. В Норвегию он не поехал, зато на второй день пасхи явился сюда, постоянно носил с собой яд и, в конце концов, оказался наследником, которому причиталась половина всего имущества, а это означало, что виллы ей не видать. При ее взвинченном состоянии догадка перешла в уверенность — Эдуард убил Альберту, чтобы добраться до денег Фабиана!

— И она поступила самым примитивным образом, — продолжил пастор. — Убила убийцу. Око за око, зуб за зуб. Ужасная история, ужасная и трагическая. А как ты думаешь, она бросилась с балкона, потому что раскаялась в своем страшном поступке?

— Не знаю, какой смысл ты вкладываешь в слово «раскаялась», но сегодня ей стали известны два обстоятельства, которые решили ее судьбу. Во-первых, от смерти Эдуарда никто из наследников ничего не выигрывает. Дом все равно потерян, его продадут, а деньги, скорей всего, уплывут в Южную Америку. Но главное в другом — Альберту Фабиан никто не убивал. — Он выбил трубку и поднялся с кресла. — Эдуард не был виноват, Полли совершила роковую ошибку, которую невозможно искупить. Что ее ожидало? Кто знает, может, она выбрала самый легкий и безболезненный путь?

Во сне ее осенило, что нужно делать.

Двери без замков, запереть их нельзя. Пробраться в комнату и подойти к постели ничего не стоит.

Вот комната Альберты, кровать, на которой она спала в последнюю ночь, здесь она начала задыхаться, здесь испытала мучительную агонию.

Сразу видно, что ему наплевать на Альберту. Какое ему до нее дело? Он просто выбрал самую удобную кровать в доме, который презирал за все: за пианино, за рояль и даже за единственный телевизор.

Она стояла и смотрела на него в предрассветной мгле. Сейчас она ничего не боялась, сомнения и неуверенность оставили ее. Он спал с приоткрытым ртом, его волосатые руки и грудь казались ей особенно омерзительными.

Но вот ее сон обрывается, и она видит новый, в нем все туманно и смазано, но все-таки по ее воле один скорпион жалит другого.

— Это мудро и справедливо, — провозглашает хор невидимых певчих над ее головой, раскалывающейся от боли. — Мудро и справедливо. Он убил Альберту.

Нет, нет! Неправда. Это ошибка. Лучше забыть обо всем. Лучше забыть.

Из хора невидимых голосов выделился властный мужской голос:

— Все — Альберте. Запомни. Я все оставляю Альберте.

Ледяной ветер. За окнами кухни намело горы снега. Снег заточил их в доме, они одни в целом мире. У нее нет больше сил сдерживаться, она плачет.

— Я не поеду обратно. Я никуда отсюда не уеду. Я хочу остаться здесь. Дома.

Сквозь всхлипывания она слышит добрый голос Альберты. Он звучит ласково и ободряюще:

— Ну-ну, перестань. Я и не знала, что ты так привязана к этому нескладному дому. Хочешь навсегда здесь остаться? Я постараюсь это устроить. Перестань плакать. Вот, возьми мой носовой платок.

Обещание? Иначе это понять невозможно. Так почему же ее сюда не пускают, почему преградили ей путь колючей проволокой и забили дверь досками? Она должна войти и узнать, что они сделали с Альбертой.

Северо-восточный ветер внезапно стих, и разгневанные волны отхлынули от двери веранды. В саду на поверхности воды плавали обломки досок и стебли желтоватого прошлогоднего тростника. При свете фонарей и прожекторов лодка шефа полиции с трудом продвигалась среди этого мусора. Полицейские бродили по пояс в воде.

Нашел девушку Эрк, он бережно поднял ее и отнес к санитарной машине.

— Она не похожа на утопленницу, — сказал он.

— Она и не утонула, — подтвердил доктор Северин после беглого осмотра. — У нее разбита голова. Вероятно, она сломала шейный позвонок и повредила спинной мозг, ударившись о камень или о пень.

— Или об это дурацкое крыльцо. Оно тут плавает среди кустов, я то и дело на него натыкался, — добавил Андерс Лёвинг.

Кристер внимательно оглядел хрупкую фигурку.

— Надеюсь, она сразу потеряла сознание?

— А что нам еще делать, как не надеяться, — проворчал доктор Северин. — Трудно определить мгновение, когда человек умирает или теряет сознание.

— Что это у нее в руке? — заинтересовался комиссар. — Неужели те самые подводные гиацинты? Она собиралась нарвать их на погребение урны.

— Не знаю, о чем ты говоришь, но только это не цветы, — ответил Лёвинг. — Это вещь куда более прозаическая, но и более ценная, по крайней мере для следствия.

Это розовые резиновые перчатки.

Кристер Вийк отказался ехать в Эребру. Даже не взглянув в последний раз на дом Альберты Фабиан, он пошел по Хюттгатан к вилле своей матери.

— Немедленно позвони Камилле, — сказала фру Вийк.

Все изменилось.

Тревога и отчаяние разрешились сами собой и исчезли. Улетая все выше и выше, оставляя внизу туман, темноту и мрачные лабиринты, она ощущала легкость и свободу.

Вокруг разливался яркий свет. Понимая, что и свобода, и этот свет не заслужены ею, она ничего не требовала и ни на что не надеялась. Возможно, там, впереди, никто и не ждал ее, возможно, ей суждено одиночество. Но вдруг когда-нибудь, в будущем, она все-таки увидит Альберту. Альберту или кого-то еще, кто не отвернется от нее, не спрячет лицо.