Буэль выглядела бледной, под глазами обозначились синяки.

— Буэль, дорогая, — сказала Соня, — поезжай домой и ложись спать. Ты ведь до смерти устала.

— Ладно, не надо об этом. Такая ерунда по сравнению с…

— Н-да… Не знаю, что бы я без тебя делала. Но теперь здесь Петер.

Петер был сын Сони и Бенгта.

Хольмберг тоже пришел домой. Уж сегодня он непременно выспится.

— Кошмарный случай… ну этот, вчерашний, — сказала Черстин.

— Случай? Черта с два! Холодное, расчетливое покушение на убийство.

— Да я не о том, я об автомобильной катастрофе на шоссе.

— А-а… Да, ты права. Я совсем замотался и толком ничего не знаю.

— В газете писали… трое убиты и пять тяжело ранены. Все из-за неисправной автоцистерны — дорога превратилась в каток. Следующую за цистерной машину повело юзом, и та, что за ней, врезалась ей в бок. Потом столкнулись еще десять, не то двенадцать машин, и вдобавок одна из них загорелась.

— Неужели на шоссе в это время такое движение?

— Конечно. Шестнадцать человек отправили в больницу. Один умер на месте, один — по дороге в больницу и один — через час. Пятеро пока живы, но состояние критическое. Ожоги, рваные раны и бог знает что еще. Остальные отделались переломами ног и незначительными царапинами. Эти выживут.

— Страшная штука… Он зевнул.

— Да, — согласилась Черстин. — Движение…

— Я не о том. У меня из головы нейдет вооруженный псих, с которым мы валандаемся. Черт, и устал же я. Да еще этот Эмиль Удин — тоже хорош подарочек. Умом вроде как не блещет. Все изучает обстановку да языком мелет за троих. Чем это только кончится, хотел бы я знать. Сумасшедший дом…

А кончилось все тем, что у Эмиля Удина страшно разболелся живот.

Он сидел в гостиничном баре и рассуждал с барменом о лундских церквах.

— Значит, церквами интересуетесь?

— Еще как, — сказал Эмиль. — Что может быть увлекательнее? Разные эпохи, разные стили… в каждом уголке страны… Да, будь я проклят! Обычно я беру с собой в поездки фотоаппарат — вдруг подвернется возможность сделать интересные снимки. Но на этот раз не успел. Придется обойтись открытками. Но надо хотя бы потолковать с кем-нибудь из церковных сторожей и выяснить кое-какие даты из истории местных сконских церквей.

Было бы только время… Так вы говорите, в Дальбю есть хорошенькая церквушка?

— Ага. И непременно загляните в собор. Там для сведущего человека найдется что посмотреть.

— Точно. Взять, к примеру, надгробную скульптуру в склепе Финна, вернее, Симеона… теперь принято считать, что она изображает Симеона. Я тут читал прелюбопытную статейку…

Беседу прервали громкие голоса. Метрдотель призывал к порядку подгулявшую компанию. Один из парней особенно разошелся и, как видно, воспылал нежной страстью к официантке. От избытка чувств он любовно шлепнул ее по заду. И результат не замедлил сказаться: темный костюм какого-то пожилого господина украсился деликатесом — морским язычком а-ля Валевская.

Метрдотелю было отнюдь не весело. А когда гуляки полезли в ссору, обзывая его немчурой и недоделанным нацистом — из-за легкого немецкого акцента, — настроение у него вконец испортилось. Он бурно запротестовал, пытаясь объяснить, что он родом из Швейцарии, но все напрасно: крикуны остались при своем. Мало того, начали осыпать его совсем уж унизительными прозвищами, из которых «гомик» было, пожалуй, самое безобидное.

Эмиль Удин раздумывал, не вмешаться ли, но решил пока подождать.

И в этот момент накатила первая волна боли. Он согнулся пополам, дыхание перехватило.

Скандал утих так же внезапно, как и начался. И компания с громкой руганью удалилась.

На лбу Удина выступил липкий пот. Что такое с желудком? — подумал он.

Мимо прошел метрдотель, тихо бурча что-то себе под нос.

— Боже ты мой, это что за фрукты? — спросил бармен.

— Студенты, — прошипел метрдотель. — Думают, им все дозволено — что хочу, то и ворочу!

Удин возобновил разговор с барменом. И еще полчаса оба обсуждали церковную архитектуру.

Живот болел, и Удин чувствовал себя препаршиво. Наконец он попрощался и поднялся к себе в номер.

Когда часы на соборной башне пробили двенадцать, он крепко спал; громкий храп несся из открытого окна в темную весеннюю ночь. Но и во сне он ощущал тупую боль.

В четверг в девять утра Инга Йонссон вопреки обещанию не позвонила.

В половине десятого Хольмберг позвонил ей сам, чтобы выяснить, как обстоит дело со списком. Ему сообщили, что Инга Йонссон на работу пока не приходила.

— Вот как? А когда она будет?

— Не знаю, — сказала телефонистка. — Вообще-то ей пора уже быть здесь.

— Пожалуйста, как только она придет, пусть позвонит нам.

— Хорошо.

В одиннадцать Хольмберг опять взялся за телефон.

— Еще не пришла?

— Пока нет.

— Вы не пытались позвонить ей и узнать, почему она задерживается?

— Нет. Тут у нас полный развал, сами понимаете, черт-те что творится.

— Где она живет?

— На Стура-Гробрёдерсгатан…

— Дом? И номер телефона? Какой у нее телефон? Он набрал номер и долго ждал ответа. Молчание. Немного подумав, Хольмберг опять позвонил в рекламную фирму.

— Нет, еще не приходила.

Он встал, снял пиджак и пошел к Улофссону.

— Слушай, похоже, Инга Йонссон исчезла.

— Как это — исчезла?

— Понимаешь, в девять она должна была мне позвонить, но не позвонила. Я попробовал связаться с ней по телефону сам, однако в конторе ее нет, а дома никто не отвечает.

Улофссонпотер подбородок и сообразил, что побрился из рук вон плохо.

— Странно… ведь у нее не было…

— Чего не было?

— …никаких причин удирать? Хольмберг поежился.

— Удирать?

— Да.

— Черт… я об этом не думал… Может, съездим к ней домой? Как ты?

— Давай.

— А чем сегодня занят наш друг Эмиль? — спросил Улофссон.

— Черт его знает… Впрочем, скорей всего, знакомится с Соней и Сольвейг… изучает обстановку… Кстати, ты обратил внимание, как поздно он нынче явился?

— Нет. А когда он пришел?

— В четверть одиннадцатого.

— Ого-го!

— Бледный такой. С похмелья, видать. Но болтал, как обычно.

— Гм… Да, весельчак…

— Весельчак… Ха! — фыркнул Хольмберг.

Им пришлось пересечь двор, войти в подъезд и подняться на три марша по скрипучей стоптанной лестнице.

Хольмберг позвонил — никакого ответа.

Нажав на звонок в третий раз, он попросил Улофссона спуститься в машину и связаться по рации с управлением.

— Скажи, чтоб позвонили в фирму и спросили, пришла она или нет.

На работе она не появлялась.

— Где же она, может быть? — спросил Хольмберг.

— Ну, прямо мистика какая-то… Говоришь, обещала позвонить в девять?

— Да. А сейчас ровно полдвенадцатого.

Он позвонил к соседям. Открыла молодая женщина.

— Здравствуйте. Скажите, вы сегодня не видели фру Йонссон?

— Ингу? Нет.

— А когда вы видели ее последний раз?

— Вчера вечером… У нее жутко шумели.

— Шумели? — встрепенулся Хольмберг.

— Да. Такое впечатление, будто она с кем-то ссорилась.

— Ссорилась? С кем же?

— Ну, с этим… с парнем, которого она себе завела недели три назад.

— А кто он такой?

— Я знаю его в лицо, а вот по имени… представления не имею.

— Так что же вчера произошло?

— Я слышала, как она с кем-то ссорилась, но через некоторое время все стихло. Ну, думаю, милые бранятся — только тешатся. Потом хлопнула дверь, и я решила, что он ушел. Глянула в кухонное окно, увидела, что кто-то идет по двору, и подумала: наверное, он.