Правда, реклама тоже не совсем его профиль, но для; начала сойдет… первый шаг, что ни говори. Хоть какая-то надежда появилась.

— Другим хуже приходится…

— Вот как! — заметил Улофссон.

— У меня есть старый армейский приятель, он по специальности учитель биологии, а работает золотарем.

— Кто-то должен и этим заниматься.

— Да я и не говорю ничего плохого о самой работе. Только, разве уж так необходимо становиться магистром философии и набирать тридцать тысяч крон долга, чтоб после этого вкалывать золотарем?

— Едва ли…

— Вы с Фромом повздорили? — спросил Хольмберг.

— Повздорили? Нет, а что?

— Тогда почему ты стащил у Ёсты две сотни?

— А-а, это… У меня кончились деньги, и надо было стрельнуть немного до получки.

— Почему же ты не попросил взаймы?

— Сам не знаю. Пожалуй, боялся, что он откажет.

— Гм… Ты ничего не слышал о комиссаре Турене?

— О Турене? Слышал. В него ведь тоже стреляли. Как он?

— А тебе-то что?

Его внезапное любопытство покоробило Хольмберга.

— Да я просто так спросил. У меня отец работает в полиции, в Кальмаре. Знаете, прямо не по себе становится, когда подобные истории происходят в кругах, к которым принадлежит твой собственный родитель.

Это заявление было для них точно ушат ледяной воды.

— Твой отец работает в полиции? — выдавил Улофссон. — В Кальмаре?

— Да. В уголовке. Он инспектор отдела розыска.

— Господи боже…

— Что?

— Ничего.

Вот черт, разом подумали Улофссон и Хольмберг. Бес бы их драл. Неужели не могли обращаться с ним помягче⁷ Ну и дела…

— Турен пока жив, — сказал, наконец, Хольмберг.

— Рад слышать. А то я совсем скис, когда прочел, что стреляли в сотрудника полиции. Сразу начинаешь думать о собственном старике.

— Понятно. Хольмберг встал:

— Ладно, Роланд. Если ты не против, мы подбросим тебя до дому, а заодно поглядим на твои билеты и все прочие копенгагенские сувениры. Для порядка, сам пони маешь…

— Ясное дело.

Хольмберг и Улофссон поехали вместе с Эрном в общежитие кальмарского землячества.

В кармане пиджака действительно лежали билеты, счет с парома и еще кое-какие мелочи, явно приобретенные в Копенгагене. В том числе билет с датой на штемпеле из порноклуба под названием «Салун Дикий Запад».

— Хорошо повеселились? — спросил Хольмберг.

— Да так себе. Закосел я здорово, почти ничего и не помню.

— Ну, не будем тебе мешать. Надеюсь, ты проявишь снисходительность к тому, что ребята, пожалуй, слегка перестарались с тобой?..

— Конечно, — заверил Эрн. — Забудем об этом. Я ведь понимаю, только зло берет, когда на тебя этак кидаются. Отец рассказывал о вещах и похуже… Не думайте об этом. Я знаю, вы делали свое дело, и говорить тут нечего.

Когда они вернулись, Вестерберг сидел у дежурного по управлению.

— Я связался с Кальмаром, — сообщил он. — Есть у них там розыскник по имени Рютгер Эрн, с дурацким прозвищем Бубновый Туз. И у этого Эрна действительно есть сын Роланд, который учится в Лунде.

Хольмберг хмыкнул.

По дороге домой они не могли отделаться от ощущения, что прямо у них перед носом медленно лопнул большой воздушный шар.

Весьма малоприятное ощущение.

А весенняя ночь полна прохлады, звезд и легкого ветерка.

В такие ночи засыпаешь с трудом.

Хольмберг вернулся домой в три, а уснул только в четверь шестого. Когда на улице уже рассвело.

Когда пришел Севед, Буэль еще не спала.

— Ну?

— Что «ну»?

— Это он?

— Нет…

И Севед рассказал, что произошло. Потом привлек жену к себе, и Буэль даже удивилась его напористой жадности. Он точно давал выход накопившимся эмоциям. Правда, ей было очень хорошо.

Наконец оба уснули. Уже наступило субботнее утро. Уже запели птицы. В траве сверкали капли росы.

Суббота — день семейный. Настраиваешься надвое суток отдыха и забываешь о работе. Можно побегать по магазинчикам, потолкаться в универсаме, немножко поважничать, раздвигая прохожих детской коляской.

Можно убрать квартиру и навести кругом воскресный блеск.

Можно встать в субботу пораньше, предвкушая два свободных дня в семье.

Мартин Хольмберг ничего такого не сделал.

Он работал в полиции и полным ходом вел расследование убийства, которое вдобавок касалось его лично.

Черстин дала ему поспать до одиннадцати, сама прибрала дом, сама сходила в магазин за продуктами.

Эмиль Удин позвонил из больничного автомата в Стокгольм и сказал жене, что надеется скоро быть дома.

Улофссоны проснулись без четверти двенадцать.

Когда Севед открыл глаза, голова у него болела и во всем теле по-прежнему чувствовалась усталость — будто и не спал вовсе.

А суббота продолжалась — выходной день, когда надо накопить сил к понедельнику, к новой неделе.

Мартин Хольмберг попытался читать английский детектив, но, несмотря на всю оригинальность и занимательность «Wobble To Death»[27] Питера Лавси, так и не отвлекся от размышлений об убийце.

Севед Улофссон уныло возился с авиамоделью, приладил, было крыло, потом зачем-то опять снял и, рассвирепев, швырнул модель в стенку так, что она рассыпалась.

Все они крайне нуждались в отдыхе, потому что совершенно вымотались.

Но праздное торчание дома раздражало и Хольмберга, и Улофссона, при всей усталости оба стремились хоть что-нибудь сделать.

Ларе Вестерберг сидел в своем глубоком кресле и смотрел по телевизору викторину. Он очень надеялся, что Стуке выиграет.

Инга Йонссон скончалась в субботу вечером при драматических обстоятельствах.

В сознание она так и не пришла.

Жизнь угасала, медленно и неумолимо. Сердце билось все прерывистее, все реже. И, наконец, замерло.

После обеда посыльный из цветочного магазина принес ей букет. Красные гвоздики.

Вечером, без пяти десять, ночная сестра, дежурившая в отделении, услышала, как кто-то отворил дверь на лестницу.

Дверь тихо открылась и так же тихо закрылась опять.

Сестра решила, что кому-то из коллег вздумалось зайти к ней поболтать или выпить кофе.

Музыкальный радиокалейдоскоп близился к концу, и ей хотелось дослушать.

Но почему никто не заходит?

Девушка встала, вышла из комнаты и осмотрелась.

Коридор был пуст.

Скорее всего, кто-то просто заглядывал в коридор. Может, по ошибке.

Она вернулась к транзистору.

Шаги за дверью?

В самом деле, похоже.

Она нахмурилась и опять вышла в коридор.

Первое, что бросилось ей в глаза, это распахнутая дверь палаты, в которой лежала Инга Йонссон.

Очнулась? Неужели это она встала и бродит по этажу?

Ведь она не…

Сестра быстро шагнула к двери.

Нет, вон она лежит…

В ту же секунду девушка почувствовала, что за спиной кто-то есть.

Резко обернулась.

Какой-то парень спешил к выходу. Спешил изо всех сил, но крадучись.

Походка у него была неровная, так как он хромал.

— Эй! — негромко окликнула сестра.

Голос ее эхом раскатился среди голых стен. Человек оглянулся.

И тут открылась дверь на лестницу. Появился дежурный врач в белом халате.

Хромой повернулся к двери.

— Добрый вечер, — сказал врач, глядя на парня. По том взгляд его скользнул дальше и остановился на сестре в открытых дверях палаты. — Что вы здесь делаете?

— Спросите у него! — Дежурная кивнула на парня. Тот сделал два шага вперед и взмахнул рукой. Врач пригнулся, и кулак задел его только по плечу.