— А ведь было бы чертовски здорово.

— Севед! Надо все-таки иметь хоть чуточку здравого смысла. Нельзя же строить в саду бассейн, если нам не на что купить куда более нужные вещи. Пойми ты, наконец! Живем мы не так уж плохо, но роскошествовать нам не по карману — а то мигом по миру пойдешь.

— Так ведь мы оба прилично зарабатываем…

— Нет, — перебила она. — Прежде всего, купим машину. Если вообще что-то купим. Вторая машина нам отнюдь не помешает, потому что мы очень редко кончаем в одно время, и я не всегда могу за тобой заехать. Сегодня ты опять брал такси. Неужели ты не соображаешь, сколько денег летит коту под хвост?! Твои разъезды на такси стоят нам ничуть не меньше, чем бассейн!

— Черта с два. Только из-за того, что в прошлом месяце я раза три-четыре освободился позже тебя…

— Три-четыре раза! Интересно получается…

— Ну, может, еще разок-другой.

— Разок-другой? Сколько раз ты в апреле возвращался на такси? А? Сколько? Посчитай, как следует, тогда поглядим, что у тебя выйдет.

Он скривился и умолк: разговор принял совсем не тот оборот, какого ему хотелось.

— Не отвечаешь, — выдержав паузу, заметила Буэль. — Тогда я тебе скажу. У меня все записано. Потому-то я и считаю, что в последнее время ты многовато катаешься на такси. Сейчас принесу блокнот, сам убедишься.

— Не заводись.

— Не заводись! Сперва начинает толковать про какой-то бассейн…

— Ладно, ладно… Уймись.

Она принесла из кухни желтый блокнот.

— Вот, можешь полюбоваться. Прочти, что здесь написано! Хороши поездочки! Семнадцать раз за месяц! Скажешь, так и надо? Семнадцать раз!

Буэль швырнула блокнот ему на колени. Он раскрыл его и заглянул внутрь.

— Как по-твоему, во что это обходится? Об этом ты думал?

Севед и Буэль Улофссон жили под Лундом, на полпути к Дальбю. Поскольку машина у них была одна, иной раз возникали транспортные сложности. Оба работали в Лунде и начинали приблизительно в одно время, поэтому в город ездили вместе. Но Севед далеко не всегда мог освободиться к тому времени, когда Буэль заканчивала работу в страховой конторе. А ей не всегда хотелось ждать.

Вот он и ездил домой на такси; правда, иной раз, если повезет, кто-нибудь из коллег подбрасывал его до дому. Турен или патрульная машина.

В апреле ему не везло.

— Триста пятьдесят крон, — сказала Буэль. — Триста пятьдесят. Или около того. Хорошенькое дело! И после этого у тебя хватает наглости рассуждать о том, чтобы выбрасывать деньги на бассейн…

— Выбрасывать деньги на ветер, ты это имеешь в виду?

— Весьма неудачная шутка.

— Согласен. Расход и правда получился большой. Я понимаю, но в прошлом месяце мне не везло. Обычно так не бывает. Ты же знаешь.

Зазвонил телефон.

— Я подойду, — сказал Севед. Телефон стоял в холле.

— Тебя! — крикнул он.

— Кто это? — спросила она, беря трубку.

— Улла Бритт, — тихо ответил он.

Потом спустился в подвал к своим моделям. Что ни говори, он чувствовал себя слегка пристыженным.

— Три сотни на такси за один месяц, — бормотал он себе под нос.

Погашение ссуды на покупку дома, отпуск, новая стиральная машина, посудомоечная машина… На кой черт она нам, живем вдвоем… вот это, я понимаю, излишество… и брать ребенка на воспитание тоже… Черт побери! Почему все стоит бешеных денег?

Даже любимое занятие не отвлекло его мыслей от бюджета.

Весна обошлась им дорого. В самом деле. Чересчур дорого. Две недели в Тунисе. И вдобавок почти ни одного солнечного дня, все время пасмурно… Два дня солнышка за две недели. Два паршивых дня…

— Черт бы побрал эти излишества! — буркнул он, взглянув на часы.

Без двадцати одиннадцать.

Не мешало бы съесть бутербродик на сон грядущий. Смоченной в бензине тряпкой он вытер руки. И в довершение всего — это проклятое убийство. Пластмассовой пулей!

У Фрома-то деньжонок было предостаточно. Ему, черт побери, средств хватало. На все. Буэль еще тараторила по телефону. Уже целых сорок пять минут. Ну и пустомели. Хорошо хоть, за разговор платить не ей. Улла Бритт жила в Евлё. Средств у нее, надо полагать, достаточно. Он отрезал кусок черствого хлеба. Без пяти одиннадцать сестры наконец распрощались.

— Хорошо хоть, не нам платить, — заметил он.

— Да, разговор затянулся.

— Разве твоей сестре не дешевле приехать сюда и зайти к нам? — Опять зазвонил телефон. — Ну, что там еще?

— Я отвечу, — сказала Буэль, поднимая трубку. Теплая, подумала она. — Улофссон. Да. Это тебя.

— Кто?

— Из полиции.

— Из полиции? — От удивления Севед выронил бутерброд, который, разумеется, упал паштетом вниз. — Что там стряслось? — пробормотал он.

Наверно, Линдваль звонит: он нынче дежурит.

— Слушаю. В чем дело? Разговор был коротким.

Когда он положил трубку, рука его дрожала, казалось, он едва держится на ногах. Лицо побелело — он заметил по отражению в зеркале.

— Что случилось? — спросила Буэль, тоже глядя в зеркало на его изменившееся лицо.

— Бенгт, — тихо сказал он.

— Что — Бенгт?

— Это был Бенгт.

— Понятно. А что ему нужно?

— Ему? Ничего. — Севед обернулся и посмотрел на нее. — Звонил не он. Объявлена тревога. В Бенгта стреляли.

По его щеке скатилась слезинка.

Ему снилось, будто он едет в поезде через туннель. Но сигнал паровоза пищал тонко, как свистулька.

Или это будильник?

Он был где-то на грани между сном и явью.

Потом звук стих, и сон вернулся.

Теперь это был самолет.

Вверх-вниз. Вверх-вниз.

А теперь из стороны в сторону — воздушные ямы бросали его туда-сюда, туда-сюда.

Кто-то крепко схватил его за руку.

Надо прыгать!

Мы падаем! Парашют!

— Проснись! — кричала она.

Он сел в постели и тотчас сообразил, где находится.

— Что случилось?

— Телефон, — объяснила Черстин.

— Который час?

— У вас тревога.

— Что-нибудь произошло?

— Не знаю… Просят позвать тебя.

— Алло? Да, я. — Он взглянул на часы: 22.46.— Что? Что ты сказал? Когда?!

Он тряхнул головой: может, это еще сон?

Нет. Вонзил ногти в ладони — больно.

Это был сон наяву, леденящий, жуткий кошмар.

Мертв — вот первое, о чем он подумал, увидев его.

— Ну, как? Он жив?

Полицейский взглянул на него и кивнул.

— Да. Кажется, жив. Во всяком случае, пульс есть и рана слегка кровоточит.

— Куда его ранило?

— В затылок… Примерно вот сюда, — показал полицейский, приставив палец к затылку Хольмберга.

— По идее, он должен был сразу умереть, — тихо проговорил Хольмберг.

Бенгт Турен лежал на мостовой.

Вокруг стояли четверо полицейских, Севед Улофссон, несколько соседей и истерически рыдающая Соня Турен, которую Буэль тщетно пыталась увести.

— Соня, Соня… — тихо уговаривала она. — Идем…

— Он… умер, — выдавила та, стараясь вырваться из ласковых, но крепких рук Буэль, которые с мягким упорством тянули ее прочь.

Взгляд Хольмберга упал на таксу.

Собака сидела возле комиссара и, когда Хольмберг подошел ближе, посмотрела на него большими карими глазами. Вид у нее был печальный. Будто она все понимает.

— Сарделька… — вполголоса позвал Хольмберг, чувствуя себя законченным идиотом. Вся сцена казалась нереальной, и самое абсурдное было — утешать собаку.

Улофссон покосился на него, взгляды их встретились. Как же он устал, подумал Севед.

— Что-то «скорая» не едет, — сказал он.

— Вижу, что не едет. Но почему?

— Потому что все машины брошены на аварию.

— Какую еще аварию?

— Так ведь… Впрочем, откуда тебе знать. Ты же не видел. На шоссе… Жуткое дело. Неисправная автоцистерна залила дорогу маслом, и штук пятнадцать автомобилей столкнулись. Произошло это четверть часа назад. За три минуты до тревоги… из-за Бенгта. Несколько машин, видимо, загорелись… В общем, свалка…