— Не иначе как козни этой ведьмы, секретаря вашего, — буркнул воевода. — Говорил я вам, Николай Арсентьевич, что жди от нее беды.

— Разберемся, — ответил я. Вздохнул, собираясь с силами, и открыл дверь авто.

— Пожалуй, я пойду с вами, — добавил Владимир. — А то мало ли.

Я кивнул. Мы вышли из машины. Холодный воздух сразу обдал лицо. В толпе прокатилась лёгкая волна шепота. Не тревога, скорее… ожидание. И надежда, перемешанная с осторожностью.

Словно по невидимому сигналу, народ послушно расступился, пропуская меня к дверям.

— Спасибо, — растерянно ответил я и поднялся по ступеням. Морозов шел чуть впереди. Молчаливый, прямой, словно срубленный из цельного куска дуба. Он цепко осматривал собравшихся на случай быстрого пресечения возможных происшествий.

У двери я на секунду замедлил шаг, сделал вдох, чтобы собрать мысли, и вошёл в здание.

Народу в холле было не меньше. Голоса дробились о каменные стены, сливаясь в глухой гул, похожий на шум прибоя. Не громкий, но постоянный, давящий на виски. Кто-то уже успел занять лавки у стен, кто-то стоял, держа в руках аккуратно сложенные бумаги, кто-то шептался, оглядываясь на входную дверь. Всё это напоминало улей, который по какой-то причине проснулся раньше срока, и теперь не знал, что делать с избытком энергии. Особенно на этом фоне выделялся обычно разгадывающий кроссворды дружинник, который теперь стоял у лестницы, цепко контролируя все помещение. И я невольно отметил, что от того расслабленного мужчины, что днями сидел за стойкой, не осталось и следа. У ступеней стоял человек, который знал свое дело:

— У князя важные дела, — спокойно пояснял он какому-то мужчине, который стоял рядом с ним. — На то он и князь. Приедет, не сомневайтесь.

— Уже приехал, — громко произнес стоявший чуть впереди меня Морозов.

Гул мигом стих. Словно северский ветер прошёл по помещениям, приглаживая каждое слово и шёпот.

— Николай Арсентьевич прибыл! — шепнул кто-то.

— Вот и сам мастер, — откликнулся другой.

— Гляди, какой ещё молодой…

— Красивый…

— Тише ты, услышит…

Я почти физически почувствовал, как ко мне липнет чужое ожидание. Кивнул присутствующим и направился к лестнице. Воевода шел чуть впереди, как ледокол, рассекающий замерзшую воду. Его присутствие действовало на людей как успокоительное: на него смотрели, как на скалу, которая не сдвинется ни при каких обстоятельствах. И народ расступался плавно, будто по невидимой команде.

Мы поднялись на второй этаж, я вошел в приемную. Морозов последовал за мной.

Солнце пробивалось через высокие окна приемной ленивыми полосами золотистого света, и в них плавали пылинки, похожие на крошечные искры.

Кабинет секретаря изменился. На стене появилась картина в золоченой раме, на которой кто-то мастерски изобразил домик на лесной поляне. На подоконниках появилось несколько горшков с цветами, в углу стоял столик с чайником и небольшой вазочкой, полной круглых румяных печенек.

Альбина Васильевна уже сидела за столом в приемной. Её волосы были убраны в тугой узел с парой выбившихся прядей. Под глазами залегли лёгкие тени, а сами глаза покрасневшими, верный признак усталости и недосыпа.

Едва мы вошли в помещение, она подняла взгляд и улыбнулась. Правда вышла эта улыбка натянутой, будто вымученной. Слегка оправила пиджак, стараясь казаться спокойнее, чем была на самом деле:

— Доброе утро, Николай Арсентьевич, — произнесла она и взяла лежавшую на краю стола папку. — Вот. Я рассортировала всё по важности: от срочных к… тем, что могут подождать.

С этими словами, она бросила короткий, настороженный взгляд на Морозова. Как будто интуиция подсказывала ей что-то о воеводе, что она не решалась озвучить. Воевода ответил спокойным, чуть сонным взглядом человека, которого ничего не выбьет из равновесия, но Альбина всё равно не спешила отвернуться.

— Спасибо, — поблагодарил я секретаря и взял папку.

— Ой, да было бы за что, — отмахнулась та, но я заметил, что на её щёках проступил лёгкий румянец.

— Разве на сегодня назначен прием? — поинтересовался я.

— Вы про людей в холле? — уточнила Альбина. — Нет, просто люди хотят подать обращения и интересуются, когда их рассмотрят. Я могу…

Я покачал головой:

— Раз уж все сегодня собрались, я приму горожан и выслушаю их просьбы, жалобы и предложения. Только сперва ознакомлюсь с бумагами. Дайте мне несколько минут. И предупредите дружинника, чтобы он оповестил людей внизу. После того как прием закончится, мы составим расписание, когда люди смогут пообщаться со мной лично.

— Хорошо, — растерянно произнесла секретарь.

— Спасибо. Я скажу, когда начинать пускать людей, — ответил я и направился к дверям.

Мы вошли в кабинет, и Морозов прикрыл за нами дверь. Я сел за стол, положил перед собой папку и открыл ее. И принялся перебирать листы с отпечатанным текстом. Скорее всего, Альбина оцифровала все обращения, чтобы мне было проще читать. Внизу каждого листа было от руки написано «Принято в производство», дальше стояли фамилия, инициалы секретаря и дата. А ниже виднелась подпись заявителя.

— С каждым днём их будет больше, — тихо произнёс Морозов. — Только вот… сможем ли мы всё это вытянуть?

— Сможем, — не отрываясь от своего занятия, уверенно ответил я. — Если продолжим работать так же. А ещё — если не будем бояться иногда сказать «нет». Важно расставлять границы.

Воевода усмехнулся:

— Вы говорите как старый управитель, Николай Арсентьевич.

— Я только учусь, — спокойно ответил я и добавил, — Мне теперь кажется, что мой отец не был таким уж тираном. Просто у него всегда было много работы.

На некоторое время в кабинете воцарилась тишина. Я принялся читать просьбы отремонтировать дорогу, восстановить освещение на одной из улиц, разобраться с водоснабжением в дальнем посёлке, проверить деятельность табачной лавки.

— Странное дело, — пробормотал я, перебирая бумаги.

— О чем вы? — уточнил Морозов. Я поднял на него взгляд. Воевода стоял у окна, сложив руки за спиной и глядя на собравшихся людей. Луч света, пробившийся через жалюзи, ложился на его лицо, разделяя его наполовину светом и тенью.

— Много предложений по улучшению или просьб, — ответил я. — Люди просят расширить часовню, вернуть мастера-лекаря в район, установить фонари на Старом тракте… но почти нет жалоб на государевы структуры, — ответил я. — Ну, например, что прокуратура оставила жалобу без рассмотрения.

— Это нормально, — спокойно пояснил Морозов. — Значит, службы работают как надо.

— И мы должны сделать так, чтобы так и продолжалось, — ответил я и перевернул очередной лист.

Внутри отчего-то разливалось странное чувство спокойствия. И нужности. Что я наконец на своем месте, где могу помогать людям.

— А может… — я задумался, вложив очередной лист обратно в папку, — … люди просто верят, что их услышат.

Морозов тяжело вздохнул:

— Может и так, — согласился он. — Вы зарекомендовали себя как строгий, но справедливый управленец. Когда Параскеву прижали и когда главу рыбнадзора заставили с поста уйти. Вот у людей и надежда появилась. А надежда — это редкая вещь, Николай Арсентьевич.

Я поднял на него глаза. Воевода повернулся, с абсолютно серьезным видом глядя на меня. Я кивнул:

— Постараюсь оправдать их доверие.

— Это правильно, — согласился Владимир. — Княжеству нужен порядок. И вы показываете, что все изменится к лучшему.

От этих слов у меня внутри что-то ёкнуло. Лёгкое, смутное ощущение того, что день сегодня будет длинным. И непростым.

— Ладно, — произнёс я, закрывая папку. — Пора начинать прием.

Я снял трубку стоявшего на столе телефона, набрал короткий внутренний номер.

— Слушаю, — послышался из динамика голос секретаря.

— Пусть дружинник начинает пропускать людей, — распорядился я. — По одному.

— Поняла, — коротко ответила Альбина и завершила вызов. Я же глубоко вздохнул, отгоняя мандраж и чувствуя, как начинается новая глава моей работы в городе. И, возможно, новая глава моей жизни.