— Не должна. — отвечает Лео, поворачивается к Беатриче: — а Борис Третий?

— Это всего лишь питон. — пожимает она плечами: — они жрут раз в неделю, ничего страшного. Если умрет — заведу другого, а из него сделаю себе ремень.

— Хорошая позиция. — кивает Альвизе: — в любом случае выбора у нас нет. Все, расходимся, абордажа сегодня не будет. Штилл, Беа — как насчет партии в карты?

Альвизе храпел. Не просто храпел — издавал звуки, от которых содрогались переборки каюты. Виконт Конте, урожденный де Маркетти, лежал на узком, туго натянутом гамаке, раскинув руки, и из его открытого рта вырывался рык, способный посоперничать со штормовым ветром. Пустой кувшин из-под вина валялся на полу, мерно перекатываясь из стороны в сторону в такт качке.

Каюта была тесной, места едва хватало чтобы три гамака натянуть, крохотное оконце, сквозь которое сочился бледный лунный свет. Пахло просмолённым деревом, солью, чем-то кислым и винными парами. За переборкой плескала вода — ритмичные удары волн о борт «Гордости Тарга», каждый со своим звуком. Плюх. Плюх. Плюх. Скрипело дерево, каждый раз когда судно переваливалось с борта на борт на низкой волне.

Ночь была безлунной — нет, не совсем, просто луна то и дело пряталась за рваными облаками, и тогда каюту заливала непроглядная темнота, а потом снова выплывала, бросая на пол и стены косые серебристые полосы. В такие моменты можно было разглядеть силуэты: натянутые гамаки, сваленные в углу вещи, тускло блеснувшую рукоять меча, прислонённого к переборке.

Корабль качало. Не сильно — лёгкая боковая качка, почти убаюкивающая. Но Лео не спалось. Он лежал на туго натянутом полотнище моряцкого гамака, заложив руки за голову, и смотрел в тёмный потолок, слушая храп виконта и размеренный голос моря за тонкими досками борта.

— Штилл? — прозвучал в ночи хрипловатый голос: — ты не спишь?

— Нет. — ответил он. Врать Беатриче было бесполезно, у нее были крайне обостренные чувства, уж она-то по его дыханию могла сказать спит он или нет. Иногда эта ее особенность причиняла ей немало страданий, например Лео еще ничего не чуял, а она уже нос зажимала. Или, когда песни кто горланит — тоже терпеть не могла, мало того, что слух чувствительный, так еще и музыкальный.

Так что притворяться что он уже десятый сон видит, как Альвизе — бесполезно. Уж лучше смириться. Да и делать ночью особенно нечего, до Кальцинора день пути… утомляет ничегонеделанье.

— Чего хотела? — задает он вопрос.

— Там в Катакомбах. — снова раздается мягкий голос с легкой хрипотцой: — ты же специально одного из красно-черных развернул чтобы в меня не попали из арбалета?

— Ничего подобного. — говорит он, глядя в непроглядную темноту каюты: — какой в том смысл? Ты в состоянии о себе позаботиться, я же знаю. И потом… парочка арбалетных болтов тебе бы очень пошли. К лицу, так сказать…

— Интересно. — насмешливый голос звучит вновь: — вот кто другой бы обязательно сказал «Беатриче, я тебя спас и теперь ты должна мне по гроб жизни! Ложись в койку и ноги раздвигай!». А ты скромничаешь.

— Да кому нужно тебя спасать? — он пожимает плечами и только потом понимает, что его жест пропал втуне — темнота же кругом. Потом вспоминает про ее невероятно острое зрение. Интересно, а в полной темноте она видит? На всякий случай — снова пожимает плечами.

— Кому ты нужна? — повторяет он: — у тебя же как у кошки, Гримани, девять жизней.

— И все-таки я видела, как ты того красно-черного развернул и шаг в сторону сделал, чтобы меня закрыть. Не то, чтобы я в этом нуждалась, но было трогательно. Я тебя привлекаю, Штилл?

— Это у тебя ночные фантазии. — говорит Лео: — сходи вон к морякам за разрядкой, видел я там парочку особо вонючих и волосатых как раз в твоем вкусе.

— Скотина ты Штилл. — гамак рядом скрипит, когда Беатриче ворочается: — нашел какие гадости девушке говорить. Я, между прочим, только с теми могу, кто пахнет хорошо. А ты представляешь как трудно у нас в городе найти того, кто хотя бы тухлой рыбой не воняет? Или вон перегаром как виконт де Пьянь…

— От статуса переборчивой шалавы тебя отделяет только умение людям глотки резать. — говорит Лео, глядя в потолок. В маленькое оконце неожиданно проникает лунный лучик, освещая небольшой участок пола.

— Да плевать я хотела. — отзывается девушка откуда-то из темноты: — пусть мне кто-нибудь это в лицо скажет.

— Да кто тебе такое будет в лицо говорить? — удивляется Лео: — и я даже не про Лоренцо, который за свою сестренку руки-ноги переломает, ты и сама кого угодно распишешь как витраж в соборе Тарга. С головы до ног. Так что кроме меня и Ала тебе никто ничего и не скажет.

— То есть ты меня осуждаешь?

— Я⁈ Да ни в жизнь. Кто я такой чтобы тебе мешать удовольствие от жизни получать… — Лео почему-то вспоминает лицо Алисии, в тот день, когда они вместе сидели в библиотеке Академии и случайный солнечный луч упал ей на лицо, а она зажмурилась и улыбнулась, поправила прическу, заправив локон за ухо. И столько в этом жесте было милого, очаровательного, беззащитного…

Сердце у него сжалось. Алисия мертва. Вся его жизнь тогда, в Вардосе казалась каким-то добрым и светлым сном. Люди, которые окружали его сейчас были совсем другими, жестокими, циничными и безжалостными. Совсем не похожими на ту Алисию. Если бы она была жива, то он, пожалуй, не стал бы ее знакомить с такими как Альвизе или Беатриче. И… с самим собой тоже. С тем, каким он стал. Она — светлая, добрая, лучезарная и он… темный некромант, позор своей семьи, головорез из Тарга по кличке «Нож». Нет, никогда он бы ее с собой самим не познакомил. Прошел бы мимо, натянув капюшон на лицо, чтобы не смутить ее красоту своим уродством. Пусть даже она мертва сейчас… но ее тело нетленно, защищено заклинанием и однажды — он сможет воскресить ее. Правда уже сейчас иногда он задумывается о том — узнает ли она его? Не отшатнется ли в ужасе, поняв кем он стал? Он помотал головой, отгоняя эти мысли.

— Кто я такой, чтобы мешать тебе… — повторил он уже тише: — декурия Квестора в засаде… да по всем раскладам мы могли в Катакомбах остаться. Груз этот мутный, святоши, которые схизматики, которые совсем не схизматики…

— Тоже заметил? Что именно их выдало? Я-то по запаху…

— Не знаю. — говорит Лео: — что-то меня в этом преподобном цепляет. Ровно с таким же выражением лица он нам про «ценный груз что Змеи отобрали» врал. Нам-то какая разница, понятно, хоть демон, хоть Архангел, лишь бы деньги заплатил…

— Значит ты меня не осуждаешь и я тебя привлекаю. — делает неожиданный вывод Беатриче: — давай переспим?

— Ты чего?

— А чего? Виконт де Пьян дрыхнет, я тебе нравлюсь… а ты меня в подземелье даже спасти пытался… это так трогательно. Сейчас заплачу. Нет, серьезно, меня никто еще не спасал. Как благородная дейна я обязана отплатить тебе за сей подвиг. — в голосе Беатриче звучит насмешка.

— Ну тебя к черту, какая ты благородная дейна… я ж тебя знаю. — Лео не продолжает. То, что Беа и Лоренцо привезли в Тарг для продажи на рынке Верхнего Города — знали все. Но говорить об этом в присутствии самих близнецов было бы трагической ошибкой. В первую очередь для того, кто про это говорит.

— Скотина ты Штилл. — снова скрипят веревки гамака: — умеешь ты настроение испортить. Ну и демоны с тобой. Не хочешь, так не хочешь. Твоя потеря. Я ж видела, как ты на меня облизывался в комнате…

— Триада упаси. — говорит Лео. Говорит честно, да Беатриче привлекала его своими формами, особенно в тот раз, когда она демонстративно медленно одевалась у него на глазах. Но он ни на секунду не забывал о том, кто она такая на самом деле… перед глазами всплыла четкая картина их первой встречи…

Их все звали Тиграми. Тигры Тарга — еще одна из банд Города-Перекрестка, сделавшие своей базой заброшенный монастырь на окраине. Тогда он только прибыл в город и конечно же его тут же ограбили. Ударили по затылку свинчаткой и увели телегу, вместе с Тави, которая конечно же не стала сопротивляться, наверное, втайне мечтая умереть от рук бандитов.