— Я разочарован еще больше. — вздыхает собеседник: — не все меряется деньгами и властью, дейн Штилл. Есть такое слово — долг. Предназначение. Мы — все мы, были созданы чтобы очистить мир от скверны и когда яд растворится — дать знать нашим Создателям. Это наш долг, дейн Штилл. В тот день как Истинное Дитя не умрет, вдохнув воздух сей земли — мы обязаны призвать Древних.
— Но если они такие могущественные… разве они не станут доминирующей расой? Я не знаю на кого они похожи, но тогда положение людей будет…
— Людей изначально создавали как слуг для Древних. — пожимает плечами Северин: — я не стыжусь этого. Если служить, то достойным.
— Ты спятил, святоша.
— Напротив, я в ясном уме. У нас впереди долгий путь, дейн Штилл. Думаю я сумею вас переубедить. А если нет… значит нет. Что я совершенно точно знаю о Древних, так это то что им не нужны бесполезные или строптивые слуги…
Глава 16
Лео ждал ночи. Северин говорил и говорил — о Древних, о том, как люди измельчали за прошедшие века, о судьбе человечества после возвращения великих создателей. Лео слушал, кивал, порой даже задавал вопросы, играя роль заинтересованного собеседника. А сам выжидал время, подбираясь пальцами к вшитому в рукав лезвию.
Даже если он освободится посреди бела дня, его сразу же схватят или убьют. Если бы не Пелена Майи, он мог бы убить Северина или захватить преподобного в заложники, требуя отпустить товарищей, но с этим проклятым заклинанием нельзя было быть уверенным ни в чём. Значит, нужно было ждать ночи — даже если караван не станет останавливаться, даже если продолжит движение, всё равно в темноте у него было больше шансов. Освободившись от верёвок, он мог бы начертить круг Нуллификатора, развеять Пелену Майи и уже тогда нанести удар.
Он ждал.
Солнце село, и жар отступил, сменившись пронизывающим холодом — Стеклянная Пустошь отдавала накопленное тепло быстро и жадно. Северин наконец замолчал, укутался в плащ и закрыл глаза.
Край лезвия коснулся пальцев. Лео осторожно подцепил металл и потянул. Лезвие выскользнуло из потайного кармашка и легло в ладонь — маленькое, тонкое, острое как бритва. Достаточно, чтобы перерезать верёвку. Достаточно, чтобы…
Лео замер. Что-то было не так. Холод оказался слишком сильным — не ночная прохлада, а ледяной ветер, пробирающий до костей. И под спиной ощущались не доски повозки, а что-то твёрдое, неровное, впивающееся в кожу. Перед глазами плыло марево, кроваво-красные искры и дым…
Он моргнул. Чёрное небо, усыпанное звёздами, раскинулось над ним. Никакого тента, никакой повозки. Лео рывком сел — и мир качнулся, поплыл. Голова раскалывалась, а во рту было сухо, словно туда набили песка. Руки оказались связаны за спиной. Рубашки не было, а значит, не было и лезвия, вшитого в рукав. Он огляделся. Стеклянная Пустошь тянулась во все стороны — бесконечная, мёртвая, залитая холодным светом луны. Оплавленная земля блестела как чёрное зеркало. Ни повозки, ни каравана, ни единого следа. Он был совершенно один.
«Я мог бы заставить вас видеть меня мёртвым. Вы бы вышли из шатра, думая, что победили…» Голос Северина зазвучал в голове, и Лео почувствовал, как что-то холодное сжимается в груди. Не было никакой повозки. Не было разговора длиной в целый день. Не было шанса на побег. Была только Пелена Майи — и он, лежащий в пустыне, пока его разум путешествовал в уютной иллюзии.
Сколько он здесь лежит? Губы потрескались, язык распух, в горле стояла раскалённая сухость. Он умирал от жажды, пока думал, что Северин предлагает ему воду. Но его явно выкинули из повозки ближе к вечеру, если бы выбросили днем — он бы не выжил, спекся бы как цыпленок в духовке на раскаленной сковороде Стеклянных Пустошей.
Лео хмыкнул себе под нос — сухо, без единой капли веселья. Вот скотина. Он даже не стал пачкать руки — зачем, если пустыня сделает всё сама?
Паника поднялась волной, но Лео задавил её усилием воли. Не сейчас. Паниковать можно потом, когда будет время. Сейчас нужно думать.
Он сжал зубы, взялся правой рукой за основание большого пальца левой и примерился. Выдохнул. Послал короткий импульс остатков маны в каналы, это должно слегка снизить чувствительность к боли. Сжать пальцы крепче и… поворот всей кистью!
Хруст, белая вспышка боли перед глазами. Лео не закричал — в горле не было воздуха для крика. Только хрип, сдавленный и животный. Он не стал ждать. Пока адреналин глушил боль, он протянул изуродованную кисть через петлю. Кожа содралась, кровь потекла по запястью, но рука вышла. Вывести руки вперед, схватиться за вывернутый палец, примериться… рвануть на себя. Упасть на холодное стекло Пустошей, шипя от боли и проклиная отца Северина и всех его родных до седьмого колена.
С ногами пришлось повозиться дольше. Пальцы левой руки отказывались сгибаться, правая тряслась, но в конце концов последняя петля упала на стеклянную землю.
Он был свободен.
Лео попытался встать, но ноги подогнулись, и он упал на колени. Поднялся снова, устоял и огляделся. Пустыня тянулась во все стороны — одинаковая и бесконечная. Луна заливала её мертвенным светом, и нигде не было видно ни ориентиров, ни следов, ни намёка на направление. А теперь, подумал он, самый важный вопрос.
Куда идти?
Он попытался вспомнить карту. Караван шёл на юг, к центру Пустоши, значит, возвращаться нужно на север. Но где север? Лео поднял голову, отыскивая среди звёзд Корону Странника, по которой ориентировались моряки и путешественники. Вот она, значит, север там.
Он сделал шаг, потом другой. Стеклянная поверхность была неровной, изрезанной застывшими волнами, и каждый шаг отдавался болью в босых ступнях.
Лео посмотрел вниз и невесело усмехнулся. Северин забрал всё — рубашку с лезвием, сапоги, пояс с инструментами. Оставил только штаны, может быть из милосердия, а может, просто не захотел раздевать догола. В следующий раз он зашьет лезвие в край штанов. И еще одно — в исподнее. Говорят, что Беатриче Гримани носила одно из лезвий у себя за щекой… но это было неправдой. При мысли о Беатриче у него испортилось настроение, которое и так было хуже некуда.
Хватит, подумал он, сейчас главное идти. Лео сделал ещё шаг. Стекло резало ступни, но он продолжал идти. К северу. Сколько придётся идти, он не знал. Дойдёт ли — тоже не знал.
Он шёл, и Стеклянная Пустошь тянулась вокруг него бесконечным мёртвым морем. Лео давно потерял счёт времени, ориентируясь только по луне, которая медленно сползала к горизонту. Небо на востоке начало сереть, предвещая рассвет, а вместе с ним — убийственную жару, от которой не будет спасения.
Ступни давно онемели, и Лео старался не смотреть вниз, зная, что увидит там изрезанную, окровавленную плоть. Острые края застывшего стекла впивались в кожу с каждым шагом, и за ним тянулась цепочка тёмных пятен — кровь на чёрном зеркале пустыни.
Сколько он прошёл? Милю? Две? Может быть, десять? Пустыня выглядела одинаково во все стороны, и временами Лео казалось, что он топчется на месте, что стеклянная земля движется под его ногами как бесконечная лента, унося его обратно к той точке, откуда он начал свой путь.
Жажда была хуже любой боли, которую он когда-либо испытывал. Язык превратился в сухой распухший комок, горло горело так, словно он проглотил раскалённые угли, и Лео ловил себя на том, что слизывает кровь с разбитых губ — хоть какая-то влага, хоть что-то, чтобы смочить пересохший рот.
Он упал. Не споткнулся о неровность стеклянной поверхности — просто ноги отказали, подломились, как будто кто-то перерезал невидимые нити, державшие его вертикально. Колени ударились о стекло, ладони выставились вперёд, и Лео замер на четвереньках, тяжело дыша и глядя на своё отражение в оплавленной поверхности.
Он заставил себя подняться сначала на одно колено, потом на другое, и наконец выпрямился, покачиваясь. Мир вокруг него качнулся, поплыл разноцветными пятнами, но он устоял, вцепившись взглядом в линию горизонта.
