Я окинул взглядом зал, все мужчины, ни одной женщины, мужчины вооружены все, кто с револьверами, кто с пистолетами, а ещё у каждого у пояса либо тесак, либо сабля. Серьёзные воины, а ещё, что меня насторожило, в каждом чую некую добавочную мощь, которую за неимением других терминов назвал бы магией.

За столом, выделенным для переговоров, к моему удивлению, семь человек, все крупные, массивные, настоящие бойцы, у троих заметные шрамы на лице, у одного я заметил шрам на кисти руки.

Я приблизился с неспешностью, в таких делах никто не суетится, роняя достоинство, сказал с интересом в голосе:

— Барон Вадбольский. С кем имею честь?

Самый крепкий с виду пророкотал могучим, словно иерихонская труба, голосом:

— Садитесь, Вадбольский. Я Добрыня Долгоруков, глава Рода. Со мной члены Совета Рода…

Он перечислил, я оставил их имена на периферии сознания, больше интересует сам Добрыня, от него веет огромный силой, что рвётся на выход, и по всему виду, он готов к немедленной схватке.

Свободный стул только у стены, очень плохо, я осторожно опустился на сиденье, стулья поставлены слишком тесно, это как бы потому, что нас за столом восьмеро, но это же и отсутствие манёвра, спинка стула упирается в стену, а справа и слева массивные и крепкие, словно отлитые из чугуна, плечи недобро сопящих соседей.

Ишь, сволочь, назвался Добрыней, вернее, его назвали Добрыней родители. Мне бы легче с ним враждовать, будь он Людовиком или Шмандераусом, а имена Добрыни, Ратибора, Ильи Муромца, Алеши Поповича и ещё сорока сильно-могучих богатырей, что пировали у князя Владимира, с детства засели в памяти, как нечто родное, тёплое и защищающее нас.

— Слушаю вас, — сказал я сдержанно. — Я вижу, вы уже всерьёз готовы к переговорам. С учётом позиций обеих сторон. Но что вас не устраивает в нашем прежнем договоре с Максимом Долгоруковым?

Добрыня скептически хмыкнул. Его советники крепкие мужики, но он даже среди них возвышается на полголовы, крепкий, как скала, голова как валун, а руки, что положил на столешницу, словно брёвна с огромными пудовыми кулаками.

— Договор хорош, — рыкнул он вроде бы сдержано, однако волна пошла по всему залу, заставляя трепетать скатерти. — Но мы внесём изменения.

— Какие?

— Ты, — он вперил в меня взгляд бешеных глаз, — все свои наработки передаёшь нам. И сам идёшь в услужение роду Долгоруковых!.. а за это тебе оставят жизнь. Но работать придётся усердно, ибо у нас будут пороть за каждую провинность.

— Ну да, — сказал я, сердце начало колотиться чаще, — а провинность вы найдёте?

Он смотрел на меня с великим подозрением.

— Что-то ты, хлопец, спокоен… На что-то надеешься?

Я сказал с тоской:

— Ну зачем всё это? С Максимом вроде бы договорились!.. Он свято блюдёт ваши интересы, интересы Рода! И уже начали вроде бы сотрудничать… А вы всё ломаете!

Мужики начали улыбаться, мой тонкий голос — признак паники, а Добрыня сказал ревущим голосом:

— Не слышу ответа!

— Вы зря это делаете, — сказал я тоскливо.

Он рыкнул хищным голосом:

— Почему это зря?

— Сами знаете, — сказал я, — что не соглашусь. Собираетесь похитить?.. Вы уже похищали моего финансового директора.

Он зло оскалил зубы.

— За неё вступился ты. А кто вступится за тебя? Мы проверили, за тобой никто не стоит.

Я покачал головой.

— Не требую, прошу вас, остановитесь. Я для вас слишком… незнакомый. А драться лучше всего с теми, кого знаешь. У меня могут быть непонятные вам приёмы борьбы. Я правильно сказал? Давайте забудем глупости, что наговорили друг другу.

Добрыня поморщился, взглянул на мужиков, что всё крепче сжимают меня плечами. Они сразу развернулись и схватили за руки, не давая двигаться.

Я повёл плечами, уверенный, что сразу освобожусь, однако хватка оказалась крепче, чем я думал. Оба не просто силачи, теперь я чувствую и усиление их тел магией.

Приподняв, меня вытащили из-за стола. Все поднялись, Добрыня сказал грохочущим голосом:

— Не дергайся, дурак. От нас не вырвешься. А если бы каким-то чудом удалось…

Он выразительно повёл взглядом по залу. Все посетители разом поднялись и вытащили оружие. У всех револьверы, направленные на меня, на поясах тесаки и сабли.

Добрыня договорил:

— Не дергайся, иначе просто завалим. Труп спалим в печи, это наш ресторан.

Меня потащили к выходу. Со стороны двора раздались крики, грохот, взметнулось жаркое пламя. Крики стали громче.

Добрыня рыкнул:

— Кривун, взгляни, что там?

Молодой мужик размерами и повадками похожий на носорога, метнулся к двери. Добрыня взглянул на меня, бешено раздувая ноздри.

— И не надейся!

— Это ваши автомобили, — пояснил я. — Горят, чтобы вы отсюда не ушли живыми.

Его лицо исказилось яростью, рывком выдернул из-за спины револьвер.

— Это ты не уйдешь!

Я видел, куда смотрит чёрный глазок дула, не стал дёргаться. Добрыня трижды нажал на спусковую скобу, проревел:

— Сдохни, сволочь!

— Это не ко мне, — ответил я.

Стрелял он в левую половину груди, там сердце, потому мужики, что крепко держат меня за руки, ослабили хватку, тем более что я стал безвольно оседать, закатывая глаза.

Взвинтив метаболизм, и без того на крайней шкале, я выдернул руки, одному врезал в челюсть, моментально развернулся к другому и саданул его так же без жалости и с яростью. Добрыня не успел глазом моргнуть, как я выхватил оба пистолета и всадил первые две пули в грудь Добрыни.

Он дёрнулся, но не от удара, такую скалу разве что снарядом, глаза стали шире, снова начал поднимать револьвер. Я торопливо всадил четыре пули в его широкое, как мишень, лицо. Пули рвали кожу, оставляя вмятины, но Добрыня даже не покачнулся, смотрит неверяще, взревел:

— А-а, рубашка заговоренная?.. Тогда…

Я не дал договорить, три пули всадил в правую глазницу, две в левую. По мне со всех сторон ударил град пуль, довольно чувствительно. Я отступил на шаг, чтобы падающий Добрыня не задавил своей громадной массой, торопливо стрелял во всех, кто наставил на меня оружие.

Восприятие всё ускоряется, потому, когда пули закончились, я сменил оба магазина за долю секунды и продолжал стрелять. Половина тех, кому всадил пули в голову, осели на пол и распластались, другие же продолжали стрелять, пока не кончились патроны, у них это быстро, а потом с тесаками и саблями в руках бросились ко мне.

— Убейте! — прогремел мощный голос Добрыни. — Он не должен уйти живым!

Он к моему удивлению, с залитым кровью лицом, выдернул из ножен громадную саблю и тяжело шагнул ко мне. Я всадил в него остаток обоймы, бесполезно, тоже выхватил из незримого пузыря меч и приготовился к схватке.

На лице Добрыни, несмотря на кровь, я рассмотрел изумление, при мне меча не было, когда я зашёл в зал.

— Умри! — заорал он.

Удар его был страшен, меня согнуло, меч не разломился, даже не треснул, но удар я не сдержал, меня плашмя шарахнуло по голове моим же мечом.

Я упал на спину, перекатился, вскочил уже в окружении двух десятков мечей, сабель и тесаков. Даже ускоренный метаболизм не помог, на голову и плечи посыпался град тяжёлых ударов.

Я отчаянно рубил, без аугментации уже был бы куском изрезанного мяса, но как же это тяжело и больно, больно…

Со стороны двери послышались крики, там падают люди, наконец, с металлическим рёвом в зал ворвалось на форсаже блестящее тело Кряконявлика, стелс-режим уже сбили в схватке, сразу же начал палить с двух лазеров.

Пространство вокруг меня быстро очищалось, в конце концов остался только Добрыня, он быстро размахивал огромным мечом, словно прутиком, наступал, я отпрыгнул и крикнул:

— Сдавайся!..

— Русские не сдаются, — проревел он.

— Дурак, — крикнул я, — а я что не русский?

Он проревел неразборчивее и попытался располовинить меня, что удалось бы, не будь во мне добавленной скорости.

Кончик меча врезался в пол, прочертил глубокую борозду. Я ударил мечом в голову, но вместо того, чтобы снести половину головы, мой меч срубил ухо.