Он раскрыл папку. Сверху лежала карта — геологическая, испещрённая цветными зонами и линиями разломов.

— Северная часть Армении: Ленинакан, Кировакан, Спитак, по официальной карте относится к семибалльной зоне. Все здания проектируют с расчётом на семь баллов. А по мнению учёных из местного Института геофизики, реальная сейсмичность — девять. Они подавали докладные в Совет Министров республики, в Госстрой СССР. С восемьдесят первого года. Никакой реакции.

— Почему?

— Потому что пересмотр карты означает удорожание строительства в полтора-два раза. Планы по вводу жилья полетят к чёрту. А товарищ Демирчян очень любит рапортовать о досрочном выполнении, — услышав это Романов машинально кивнул. что верно то верно, Карен Серобович любил показывать успехи социалистического строительства и достижения народного хозяйства в республике.

Бобков достал из папки акт экспертизы.

— Специалисты провели негласную проверку. Официально это была комиссия из Москвы. Взяли пробы бетона из несущих конструкций.

Он сделал паузу.

— Бетон можно крошить руками, Григорий Васильевич. Буквально. Цемента в смеси процентов тридцать от нормы. Остальное — песок и щебень. Арматура не той марки, что в документации, тоньше, дешевле. Здания по бумагам рассчитаны на семь баллов. По факту они не выдержат и пяти.

Он положил на стол стопку фотографий. Жилые дома — типовые панельки. На одной крупный план: трещина в стене, от фундамента до третьего этажа. На другой швы между панелями, пустые, сквозные. На третьей арматура, торчащая из бетона, покрытая ржавчиной.

— Сколько таких домов?

— В Ленинакане несколько десятков многоэтажек. В Кировакане столько же. В Спитаке целый микрорайон. Строили в семидесятые-восьмидесятые, уже при Демирчяне. Сдавали досрочно, рапортовали о перевыполнении.

— А куда девался цемент?

— Частично на левые стройки. Дачи в Цахкадзоре, частные дома, кооперативные квартиры. Частично на чёрный рынок. Мешок цемента в Закавказье стоит двадцать рублей при госцене три.

— Кто конкретно?

Бобков достал справку с фамилиями.

— Главный фигурант Мурад Оганесович Мурадян. С семьдесят пятого по восемьдесят пятый председатель Ереванского горисполкома. До этого первый секретарь Ленинаканского горкома. Человек Демирчяна, его выдвиженец, правая рука в хозяйственных вопросах. Вместе начинали ещё в шестидесятых, вместе делали карьеру.

Он указал на схему.

— Вот цепочка. Демирчян общий контроль, политическое прикрытие. Мурадян — распределение ресурсов, приёмка объектов. Дальше министр строительства Саркисян, под ним директора домостроительных комбинатов. Арутюнян в Ленинакане, Погосян в Кировакане. Эти знают, сколько цемента реально уходит в дело, а сколько — налево.

— Деньги шли наверх?

— Не напрямую. Через систему услуг дачи, квартиры, машины, должности для родственников. По нашим оценкам, через строительную отрасль Армении за пятнадцать лет прошло порядка ста ста пятидесяти миллионов рублей неучтённых средств. Не считая материалов.

— Доказательства?

— Для суда пока не хватит. Но вам же и не в суд их тащить, товарищ генеральный секретарь.

Романов вернулся к столу, сел. Долго молчал, глядя на фотографии домов. Трещины в стенах, ржавая арматура, пустые швы. Дома, в которых живут люди. Тысячи семей. Дети, старики.

— Если в северной Армении тряхнёт по-настоящему, — тихо сказал Бобков, — эти дома сложатся как карточные. Счёт пойдёт на тысячи погибших. Может быть на десятки тысяч.

Романов кивнул.

— По Сумгаиту действуем как решили. Войска, контроль, наблюдение за зачинщиками. По строительству готовьте полномасштабный доклад. Не служебную записку, а такой чтобы можно было этим доклаом по мордам бить. В средствах не ограничивайся Госстрой, прокуратура, КГБ. Специалисты из Москвы. Пусть едут и роют. Каждый дом, каждый завод. Всё, что найдут в отдельное производство. Но оперативно, без размазывания каши по длинному столу. Кто знает когда там тряхнёт.

Бобков кивнул, собрал бумаги.

— Разрешите идти?

— Иди. И держи меня в курсе. Ежедневно. По Сумгаиту особенно.

Бобков вышел. Романов остался один.

За окном начало смеркаться, январский день короток. Фонари на площади загорелись тусклым жёлтым светом. Редкие снежинки кружились в воздухе, не решаясь лечь на землю.

Романов откинулся в кресле, закурил. Мысли текли медленно, тяжело, как январская Москва-река подо льдом.

Алма-Ата. Восемьдесят шестой. Тогда думали что справились. Потушили. Сняли Кунаева, поставили Колбина, толпа могла и вышла бы на площадь, но успели среагировать. Задержали зачинщиков, навели порядок. Рапортовали наверх: ситуация под контролем, националистические проявления пресечены. Думали всё, проехали.

А это был только симптом. Первый звонок. Сигнал, что болезнь зашла глубоко, что метастазы расползлись по всему организму. Но тогда не хотелось этого видеть. Хотелось верить, что обойдётся. Что рассосётся. Само пройдёт.

Не пройдёт. Никогда не проходит. Затягиваешь лечение и болезнь прогрессирует. Откладываешь операцию и опухоль растёт. Закрываешь глаза на проблему, а проблема не исчезает. Она ждёт. Копит силы. И бьёт в самый неподходящий момент.

Надо было ещё год назад. Сразу после Алма-Аты. Перетрясти ко всем чертям эти авгиевы конюшни. Все республиканские ЦК, всех первых секретарей, всю эту феодальную вольницу, которая десятилетиями росла под прикрытием «ленинской национальной политики» и давынм давно устаревших догм времен первых пятилеток и коренизации. Вычистить, вымести, выжечь калёным железом.

Но нет. Решили действовать осторожно. Не рубить сплеча. Подготовить почву, собрать материалы, дождаться подходящего момента.

Романов усмехнулся, горько, без тени веселья.

Что ж. Может, оно и к лучшему, что не стали сразу рубить все сучья.

Вон оно как выходит. Буквально все в чём-то да замазаны. Багиров покрывает погромщиков, готовит резню. Демирчян ворует цемент, строит карточные домики вместо домов. Кунаев разжигал национализм, чтобы удержать власть. Щербицкий затеял свою игру против Москвы. Про прибалтийских товарищей и говорить нечего. Там вообще если копнуть такая кодла недобитков что мама дорогая. Все. Поголовно. Вся эта республиканская знать, все эти «хозяева» своих вотчин.

Даже такие как Демирчян, формально лояльные. Которые тихо-мирно сидят у себя в республиканских столицах и только реляции шлют в центр.

Но и этот замазан. По уши в воровстве, в приписках, в очковтирательстве. Строил дома из песка, клал в карман миллионы, получал ордена за «ударный труд». А люди в этих домах заложники. Живые мишени, ждущие своего часа.

Что ж.

Тем проще будет сразу решить вопрос.

Никакой политической расправы. Никаких обвинений в «национализме» или «сепаратизме» это слишком абстрактно, это можно оспорить, это вызовет вопросы. Нет. Конкретные преступления. Воровство. Халатность. Попустительство погромам. Уголовные статьи, реальные сроки.

И на этом фоне реформа. Ликвидация республиканских компартий. Создание региональных бюро ЦК, тем более что опыт есть, было же бюро по РСФСР. Закавказское бюро, раз речь идёт о то что творится за хребтом, вместо трёх ЦК, трёх первых секретарей, трёх феодальных княжеств. Один человек, назначенный Москвой, подотчётный ей же. Никаких «национальных кадров», никакой «коренизации», никакой вольницы.

Не политическая реформа, а санитарная чистка. Не передел власти, а наведение порядка. И само собой борьба с бюрократией и повышение партийной и советской сознательности. Как без этого?

Романов загасил сигарету в пепельнице. Посмотрел на папки, оставленные Бобковым. Списки армян Сумгаита. Фотографии трещин в бетоне. Схемы коррупционных связей.

Материалы. Доказательства. Инструменты.

Всё, что нужно, чтобы решить вопрос. Раз и навсегда.

Январь паршивый месяц. Для футбола особенно. Праздники закончились, до весны далеко, поля тяжёлые, ноги ватные после рождественского обжорства. Даже в Барселоне, где зима — это плюс двенадцать и лёгкий дождик, январь давит какой-то особенной хандрой. Небо затянуто облаками, море серое, улицы мокрые. Туристов мало, местные ходят в куртках и жалуются на холод. Смешно, конечно: для человека из Москвы плюс двенадцать — это разгар весны. Но каталонцы мёрзнут и ждут апреля.