Романов снял очки, положил их на стол. Потёр глаза. Взял наконец свой остывший чай, сделал глоток.

— Что-то тут не сходится, Виктор Михайлович, — сказал он, постучав костяшками пальцев по записке. — Тут описан целый комплот, заговор. А здесь у нас, — он указал на газету, — повод, чтобы разогнать к чертям всю эту камарилью. Как-то очень непрофессионально сделано. Халтура. Не поверю, что в такой ситуации можно допустить такой элементарный прокол и буквально крикнуть на всю страну о том, что у нас тут заговор. Подстава какая-то.

Услышав столь нехарактерное слово для Романова, Чебриков усмехнулся и отставил пустой стакан:

— Да нет, Григорий Васильевич, никакой подставы здесь нет. Здесь имеется у нас банальная глупость. Вот этот вот человечек, Петро Иванович Ковальчук. 1928 года рождения. Член КПСС с 1970 года. Он известен среди своих коллег неуёмной любовью к киевскому «Динамо» и склонен во всём, что происходит с этой командой, видеть происки врагов и руку Москвы.

А вся эта статья — это обида одного конкретного не очень умного человека. А пропустили её, потому что очень уж удачно она легла на настроения в руководстве Компартии Украине, ну или как минимум части этого руководства Кто-то там слишком рьяно решил показать верность будущему триумфатору. Притом сделать это заранее, чтобы продемонстрировать свою преданность. Поторопились товарищи, прокололись по такому глупому поводу.

— Ты так говоришь, Виктор Михайлович как будто у вас в ведомстве уже всё готово?

— Не то чтобы всё, Григорий Васильевич, но Филипп Денисович лично курирует операцию. И до Нового года управимся. А дальше уже ваш ход, Григорий Васильевич.

Бобков молча кивнул, допивая свой чай.

Романов с Чебриковым и Бобковым говорили ещё около часа. Дважды Дима приносил свежий чай. Пепельница наполнилась окурками. За окном дождь усилился, и теперь по стеклу текли уже не капли, а целые ручейки. Серое небо стало ещё темнее, хотя до вечера было далеко.

И тучи сразу над несколькими столицами союзных республик сгущались во время этого разговора всё сильнее и сильнее. Практически на всей территории страны очень скоро должен был разразиться самый настоящий шторм.

И то, что заговор раскрыт на достаточно ранней стадии, — это, конечно, хорошо. Но перед Романовым стоял вопрос: а что дальше со всем этим делать? Как быть с политическим пейзажем страны?

Ведь если разобраться, то это недопустимая ситуация, когда полдюжины высших партийных руководителей, притом все как один первые секретари компартий республик, пытаются сформировать вот такой вот единый антимосковский фронт. Хотя, может быть, и не антимосковский, а антиромановский. Но это несущественно.

И вся эта ситуация подтолкнула генерального секретаря к экстравагантному, кардинальному, но достаточно эффективному решению.

Зачем отдельные коммунистические партии каждой союзной республики? Кроме РСФСР, у которой своей компартии и так никогда не было. Не положена своя компартия самой большой республике.

Коммунизм один, страна одна. КПСС вполне достаточно для всех. А то какой-то внутрикоммунистический сепаратизм получается.

Это устройство партийной жизни страны Романову всегда казалось противоестественным но он понимал необходимость. Всё-таки местные элиты нужно было держать на коротком поводке, и кидать им много вкусного мяса в виде вот таких вот властных полномочий и привилегий. Но, естественно, подобный внутрипартийный сепаратизм рано или поздно приводит к проблемам.

И вот сейчас эти проблемы как раз снова встали перед руководством страны.

И, к большому сожалению заговорщиков, именно сейчас Москва была готова эти проблемы решить. И решить кардинально.

Идея ликвидировать абсолютно все коммунистические партии советских республик, а через это начать процесс реорганизации не только партийной, но и, скажем так, светской власти в стране, пришла в голову Романова именно после прочтения публикации в «Радянській Україні».

Сначала ликвидировать компартии республик, а затем, выражаясь по-западному, переформатировать и политическую карту страны. Вон, товарищи военные не смотрят на границы советских республик и чертят свои военные округа так, как им удобно.

Вот и советское руководство должно последовать этому примеру, взять позитивные практики и выстроить вертикаль управления страной так, как нужно в текущий момент. Без оглядки на внутригосударственный сепаратизм, вернее даже вопреки ему в целях борьбы с этим явлением.

Не дело, что в братской семье народов есть свои отдельные национальные квартиры. И пора всё это дело отменять.

Ну а если в ООН станет на два члена меньше — то и ничего страшного. В конце концов, голоса Украинской и Белорусской ССР благополучно заменяются голосами друзей и союзников Советского Союза по всему миру.

Пока я водил экскурсию по ноябрьскому Киеву, показывая гостям купола Софии и брусчатку Андреевского спуска, в четырёхстах километрах от Барселоны разверзлись хляби небесные.

Третьего ноября 1987 года на комарку Ла-Сафор и долину Рибера-дель-Хукар обрушился дождь такой силы, какой Испания не видела десятилетиями. За сутки на маленький городок Олива, что на побережье к югу от Валенсии, выпало восемьсот семнадцать миллиметров осадков. Восемьдесят сантиметров воды с неба за двадцать четыре часа. Это был европейский рекорд, который держится до сих пор.

Рамблы — сухие русла, которые оживают только в сезон дождей — превратились в бурные реки. Потоки грязной воды сносили автомобили, врывались в дома, заливали апельсиновые рощи и рисовые поля. Гандия, Олива, Тавернес-де-ла-Вальдинья, Бенирредра — десятки городов и посёлков оказались под водой. Людей снимали с крыш вертолётами. Кто-то не успел выбраться.

Мы узнали об этом, когда вернулись в Барселону после киевского триумфа. В аэропорту Эль-Прат я купил газету — просто по привычке, посмотреть, что пишут о матче. И остановился на месте.

На первой полосе «Ла Вангуардии» был не футбол. Вместо привычного отчёта о матче, вместо фотографий с моими голами или ликующих болельщиков — затопленные улицы, люди по пояс в воде, перевёрнутые машины в мутных потоках.

Для Испании это было нетипично. После такого матча — камбэк с 0:3, выход в следующий раунд в серии пенальти, драма на сто тысяч зрителей — спортивные газеты обычно сходили с ума. «Марка» и «Ас» посвящали первые пять полос разбору каждого эпизода. А тут — тишина. Футбол ушёл на третью страницу, куда-то вниз, мелким шрифтом.

Я листал газету в такси по дороге домой и чувствовал странную неловкость. Вот я, триумфатор, автор двух голов, герой серии пенальти. А в двухстах километрах отсюда люди потеряли всё — дома, имущество, а некоторые и жизнь. И что-то с этим контрастом было не так. Что-то царапало.

Катя ждала меня дома. Она смотрела матч по телевизору — вместе с Мишель, и Заваровыми которых позвала к нам на этот вечер. Саня, да и Гарри потом рассказывали, что девчонки орали на каждый гол громче, чем стотысячный стадион в Киеве. А когда я забил решающий пенальти, Катя, по словам Мишель, расплакалась.

Я открыл дверь и сразу почувствовал запах кофе. На кухне негромко бормотало радио — местная станция, новости на каталанском. Катя сидела за столом, перед ней лежала «Ла Вангуардия» — видимо, Мишель принесла утром.

— Видел? — спросила она вместо приветствия.

— Видел.

Она встала, обняла меня, поцеловала. Но даже в этом поцелуе я почувствовал что-то рассеянное, словно мысли её были далеко.

— Мы с Мишель вчера после матча ещё долго сидели. Она осталась ночевать, утром только уехала. И мы всё это обсуждали. — Катя кивнула на газету. — Там ведь люди погибли, Слава. Много людей.

Я сел за стол, налил себе кофе. Он был уже чуть тёплый, но я не стал просить свежий.

— Знаю.

— И я подумала… — Катя замялась. — Мы же можем что-то сделать?

Я посмотрел на неё. Она сидела напротив, обхватив чашку обеими руками, хотя кофе давно остыл. Смотрела на меня своими серыми глазами — серьёзно, выжидающе.