— Тогда научи моих людей! — оживился Лука, почуяв еще большую выгоду. — Двух-трех парней! Я щедро оплачу их обучение! Золотом!

— Возможно, — снова уклончиво, как эхо, ответил Игорь. — Это интересное предложение. Но сначала нужно закончить другие, ранее данные обещания. Конунгу, старейшине Добрыне… Вы же понимаете, нельзя бросать начатое.

Он снова использовал ту же испытанную тактику. Не прямой отказ, а вежливая, но твердая отсрочка. Он заставлял их ждать. Томиться в ожидании. И в этом томительном ожидании его ценность в их глазах, его авторитет и вес только росли, как на дрожжах.

Вечером, когда они с Ратибором чистили станок от стружки и наточенных резцов, парень, долго копавший в себе, не выдержал:

— Учитель… прости за глупый вопрос, но… почему мы не помогаем всем сразу? Мы же можем, вроде бы… Добрыне – станок собрать, Луке – людей обучить… Мне даже шептались, что старейшина Вышата, словенский, через людей своих намекал, что не прочь бы…

Игорь отложил промасленную тряпку и внимательно посмотрел на ученика.

— Слушай сюда, Ратибор, и запомни раз и навсегда. Если ты отдашь голодному человеку весь свой хлеб, сразу, что ты получишь в ответ?

Ратибор поморщился, вглядываясь в лицо учителя.

— Благодарность? И сытого человека?

— Нет, — покачал головой Игорь. — Ты получишь сытого человека, который завтра снова придет и будет просить хлеба. И если ты не дашь – получишь обиду. А если дашь немного, ровно тогда, когда это нужно и выгодно тебе, а не ему… что тогда произойдет?

Ратибор задумался, его лоб покрылся морщинками усилия.

— Тогда… он будет помнить, что хлеб только у тебя? И будет… должен?

— Именно, — Игорь кивнул с удовлетворением. — Он будет должен. Не только хлебом или серебром. Вниманием. Поддержкой. Услугой. Он будет четко знать, что следующий раз получить помощь можно только через меня, в мое время и на моих условиях. Так, по капле, и рождается влияние. Понимаешь теперь?

Ратибор кивнул, хотя в его глазах, помимо понимания, читалась не до конца изжитая юношеская наивность. Для него мир все еще делился на черное и белое, на друзей и врагов, на добро и зло. Игорь же, прошедший горнило корпоративных интриг и оказавшийся в диком средневековье, видел бесконечные, переливающиеся оттенки серого, где сегодняшний союзник завтра мог стать палачом, а вчерашний враг – временным попутчиком.

— Но… а если они, все эти старейшины, обозлятся на такие игры? Объединятся против нас? — с тревогой спросил Ратибор.

— Они не объединятся, — уверенно и спокойно сказал Игорь. — Потому что Вышата в душе презирает и боится Добрыню. Добрыня побаивается Хергрира и его дружины. А Луке, этому торгашу, плевать на всех их распри, лишь бы его караваны ходили и товар покупали. Я даю каждому из них надежду. Даю то, что им нужно, но строго дозированно, по крупицам. И пока они ждут своей очереди, томятся в этом ожидании, они ведут себя относительно смирно. Это и есть та самая политика, мальчик. Скучная, грязная, неблагодарная, но абсолютно необходимая для выживания.

Он посмотрел на незамысловатый станок, на душистые кучки стружки, лежащие на утоптанной земле.

— Наше знание, Ратибор, – это не бездонный мешок с зерном, чтобы раздавать его всем голодным встречным. Это редкие, драгоценные семена. И сажать их нужно с величайшим умом, в строго отведенном месте и в единственно верное время. Чтобы взошло и выросло не то, что хотят они, а то, что нужно в конечном счете нам. Усвоил урок?

Ратибор снова кивнул, на сей раз с гораздо более глубоким, осознанным пониманием, и в его взгляде загорелась новая, сложная искра. Он смотрел на своего учителя уже не только как на мастера, дающего ремесло и кров, но и как на дальновидного стратега, играющего в сложную, многомерную игру, невидимую и непонятную для большинства обитателей Гнезда.

Игорь же, глядя в заходящее солнце, с холодной, кристальной ясностью понимал, что это лишь первые, робкие шаги в бесконечно сложной партии. Он создал ажиотаж, разжег аппетиты. Теперь предстояло самое сложное – осторожно, как по канату над пропастью, управлять этим варевом страстей и интересов, балансируя на острейшем лезвии между враждующими группировками. Один неверный шаг, одна слишком щедрая уступка или, наоборот, чрезмерная жесткость – и его влияние, добытое с таким трудом, могло в одночасье рухнуть, как карточный домик. Или, что было еще страшнее и вероятнее, сделать его слишком опасным, слишком значительным в чьих-то воспаленных глазах. Слишком опасным, чтобы оставлять в живых. Игра только начиналась, а ставки в ней были предельно высоки – его собственная жизнь.

*** ******

Он прибыл на рассвете, как и подобает силе, меняющей расклады. Не на одной-единственной ладье, как это обычно делал Хергрир, возвращаясь из набегов, а с целой боевой флотилией – восемь грозных драккаров, тяжело и неумолимо разрезавших свинцовые воды реки строем, словно стая доисторических морских хищников. Их паруса из грубого, потертого полотна были туго убраны, и ладьи шли исключительно на веслах, движимые мерным, зловеще-ритмичным гребком, от которого, казалось, вибрировал сам воздух и закладывало уши.

Весть разнеслась по спящему Гнезду со скоростью лесного пожара, опередив сам факт причаливания. «Рёрик! Конунг Рёрик с дружиной идет!» Этот клич, переходящий из уст в уста, будил людей вернее любого петуха, заставляя их высыпать на еще пустынные улицы с лицами, на которых застыла странная смесь надежды, страха и подобострастия.

Игорь, работавший с Ратибором над усовершенствованием передачи для токарного станка, поднял голову, услышав нарастающий, незнакомый гул, столь непохожий на привычный утренний гомон. Он вышел из гридницы и увидел, как по грязным улочкам к пристани бегут, спотыкаясь, люди. Бежали не из праздного любопытства – на их лицах читалось осознание момента: приближалась не просто сила, а Власть с большой буквы.

Хергрир уже стоял у ворот своего подворья, облаченный в свою лучшую, отборную кольчугу, с тяжелым, знакомым до последней зазубрины боевым топором на плече. Его лицо, как всегда, напоминало высеченную из гранита маску, но Игорь, научившийся читать мельчайшие нюансы в поведении этого человека, уловил в его безупречной позе легкое, почти невидимое напряжение. Не вражды или страха. Скорее, собранной готовности к серьезному экзамену, результат которого мог определить очень многое.

— Кто это? — тихо спросил Игорь, подойдя и остановившись чуть позади.

— Рёрик, — так же тихо, не оборачиваясь, ответил Хергрир, не отводя пристального взгляда от пристани, куда уже начали швартоваться носы драккаров. — Конунг из-за моря. С островов. Сильнейший из нас, варягов. Тот, в чьих жилах течет кровь конунгов, что были до него. Тот, кто может сковать все разрозненные племена в один стальной кулак. Или… — Хергрир сделал почти незаметную паузу, — …раздавить в пыль любого, кто посмеет встать на его пути.

Ладьи, наконец, пришвартовались, ударившись дубовыми бортами о бревна причала с глухим, влажным стуком. И первым, без суеты, без спешки, ступил на берег он. Мужчина лет пятидесяти, но несущий свой возраст не как бремя, а как доспехи, придающие еще больше веса. Ростом не выше Хергрира, но казавшийся массивнее, основательнее, словно вросший в землю. Его лицо, обветренное и покрытое сетью мелких, словно начертанных карту, морщин, не выражало ровным счетом никаких эмоций. Светлые, с проседью волосы были коротко, по-военному подстрижены, борода – аккуратно и тщательно подстрижена. Никаких диковинных причесок, спиралей или синих татуировок, как у многих его воинов. Во всем сквозила простая, аскетичная мощь, доведенная до совершенства.

Он был одет в простой, но отличного качества толстый шерстяной плащ, скрепленный на плече массивной, искусной работы серебряной фибулой в виде звериной головы. Из оружия – лишь длинный, без изысков, боевой нож на широком кожаном поясе. Его дружинники, молчаливым потоком высыпавшие на берег и тут же вставшие в оборонительный периметр, были экипированы куда богаче и пестрее, но все взгляды невольно, магнитом, тянулись к нему. Его власть была не в золоте, не в крике или угрозах. Она была в той гробовой, почти физически ощутимой тишине, в том молчаливом ожидании, которым был наполнен каждый его жест, каждый вздох.